экспозиция история искусства
В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась постоянная экспозиция, посвященная искусству 1970-1980-х годов. Новые залы порадовали ИРИНУ Ъ-КУЛИК своим либерализмом, но озадачили своеобразно понятой политкорректностью.
Экспозиция, открывшаяся в анфиладе на третьем этаже, провисит до августа этого года, после чего залы закроются на ремонт, а в начале сентября в них пройдет давно запланированная выставка "Русский поп-арт". "Искусство 1970-1980-х годов" — своего рода набросок будущей постоянной экспозиции. Главная ее проблема — как показать искусство, которое было исторически разделено на официоз и андерграунд.
В Третьяковке так называемое "подполье" и "разрешенное" искусство присутствуют почти в равных пропорциях, а их соседство политкорректно представлено как нечто само собой разумеющееся. За залом концептуализма с документацией акций "Коллективных действий", фрагментами инсталляции Ильи Кабакова "Десять персонажей" или стебными проектами Виталия Комара и Александра Меламида как ни в чем не бывало следует мосховская живопись Татьяны Назаренко и Натальи Нестеровой, которая так же невозмутимо сменяется нарочито хулиганскими картинами группы "Мухомор" и парчовыми штандартами неоакадемиста Тимура Новикова. Вроде бы никто не забыт, ничто не забыто, но объективность оборачивается произвольностью: "разрешенные" и "запрещенные" никак не образуют единое пространство.
Не то чтобы они выглядели непримиримыми противниками, искусство с обеих сторон представлено в общем-то не воинствующее. В новой экспозиции не нашлось места ни для кондового официозного соцреализма, ни для откровенного соц-арта, хотя их соседство сделало бы возможным хоть какой-то диалог между "подпольной" и "наземной" линиями российского искусства ХХ века и могло бы создать парадоксальные и эффектные столкновения, как это было, скажем, на выставке "Москва--Берлин", продемонстрировавшей выгоды одновременного показа художников с разных сторон идеологической баррикады. Но Третьяковка предпочла, напротив, избежать какой бы то ни было конфликтности.
Герои этой выставки заняты исключительно своими проблемами и никак не реагируют на то, что происходит у предполагаемых оппонентов. "Левый МОСХ", стремящийся модернизироваться, и нонконформизм, нащупывающий свой "большой стиль", идут не навстречу друг другу, а в противоположных направлениях. Даже, казалось бы, общая для всех культурная память у них настолько разная, что кажется, что они живут в разных странах. Комар и Меламид иронизируют над супрематизмом, а Ольга Булгакова ностальгирует по мирискусническим арлекинам. Илья Кабаков и Константин Звездочетов любовно стилизуют старорежимную советскую графику, а Ирина Старженецкая и Алексей Ситников пытаются уйти от соцреалистического фигуратива в абстракционизм.
Когда в 2000 году Третьяковка впервые включила в постоянную выставку работы нонконформистов, экспозицию распределили по двум параллельным анфиладам, где развивались две совершенно автономные истории искусства: в одной сменяют друг друга метафизическая живопись, абстракционизм, соц-арт, концептуализм, нью-вэйв, в другой ортодоксальный соцреализм сменяется оттепельной лирикой, "суровым стилем" и левомосховскими вольностями. Конечно, такое раздвоение отдавало шизофренией. Но и наивные сближения оказываются явным передерживанием: например, соседство взвинченно-патетического "Чернобыля" Максима Кантора и иронично-элегического полотна Валерия Кошлякова и Владимира Дубосарского со сталинскими руинами, может, и оправдано близостью цветовой гаммы, но выглядит эстетической бестактностью. Осмыслить сосуществование двух историй искусства, конечно, необходимо. Но демонтировать внутренний "железный занавес", не скомпрометировав при этом ни ту, ни другую сторону, пока не удается.