фестиваль опера
В рамках Пасхального фестиваля Мариинский театр показал в Москве оперу Прокофьева "Война и мир". Спев в спектакле Наташу Ростову, Анна Нетребко впервые выступила в Москве с полноценной оперной партией. Послушать ее в Театр армии отправился СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Театр поставил "Войну и мир" в 2000 году. На тогдашней премьере присутствовали Владимир Путин (тогда еще и. о. президента) и Тони Блэр. Приурочив московский показ к 60-летию Победы, Пасхальный фестиваль, видимо, рассчитывал повторить ситуацию, когда оперная премьера внезапно превращается в событие государственной внушительности. Сразу можно сказать — не получилось.
Главная беда состояла в том, что театр не успел привезти и смонтировать вовремя декорации — оказалось, что без сценографии Георгия Цыпина (точнее, почти без нее) "Война и мир" не просто проигрывает в зрелищности, но местами и вовсе перестает походить на спектакль. Первая ("мирная") часть оперы прошла практически в ораториальном формате — перед темным задником и двумя сиротливо смотревшимися хоровыми станками. В этом скудном антураже богато разодетые солисты и хористы разыгрывали череду балов и светских приемов, что смотрелось отнюдь не осмысленным режиссерским минимализмом, а чистым недоразумением. Нехитрые режиссерские идеи Андрея Кончаловского (скажем, Наташа и князь Андрей, начав танцевать вальс, сбиваются на какую-то детскую возню с валянием по полу) на пустой сцене оборачивались набором таких же пустых и ничего не выражающих мизансцен. Чтобы хоть как-то намекнуть на специфику бальной атмосферы, из-за кулис раз за разом выпускали десяток лакеев в пудреных париках, которые столбиками стояли с шандалами в руках всю картину, затем на десять секунд покидали сцену и с началом следующей картины становились на свои места снова.
"Военные" картины второй части, в которых композитор окончательно отвлекся от "мысли семейной" толстовского романа в пользу "мысли народной", спектакль несколько реабилитировали. Здесь уже могли в полную силу развернуться художники по свету и видеопроекциям (Джеймс Инглс и Элейн Маккарти соответственно), компенсировавшие отсутствие декораций масштабными визуальными красотами: бескрайнее рассветное небо с бегущими облаками, мрачные батальные дымы, зарево московского пожарища. Ближе к финалу наконец-то возникла и единственная привезенная декорация — узнаваемо цыпинская стеклянная громада с куполами-луковицами и собором Василия Блаженного в центре. Угрожающе светящийся изнутри багровым светом, этот образ Москвы, спаленной пожаром, время от времени вырисовывался за полупрозрачным задником в нескольких заключительных картинах. Сценическое действие, однако, оставалось по-прежнему тривиальным.
В любом другом случае это был бы провал. Но только не в случае Валерия Гергиева, которого проблематичность происходящего на сцене, казалось, только провоцировала — все больше энергичности, все больше ярости, все больше массивности оркестрового звука. Главным же чудом оказалась, безусловно, Наташа Анны Нетребко. Это, конечно, было предсказуемо: именно с этой партии, в конце концов, и началась по большому счету нынешняя мировая популярность молодой певицы. Но одно дело полноценный спектакль без эксцессов и экстраординарностей, а другое — та внештатная ситуация, в которой "Война и мир" оказалась в Москве. Откровенно разваливающуюся первую часть оперы Анна Нетребко буквально вытащила на себе единолично, придав ей и нерв, и обаяние, и драматичность, и художественную убедительность. Правда, обернулось это ощущением ее тотального одиночества: из десятков персонажей оперы ни один не дотягивался до партнерства с певицей, не исключая даже вполне состоятельного музыкально молодого баритона Владимира Морозова (князь Андрей) и Екатерины Семенчук (Соня), одного из лучших меццо Мариинки. Близкой по весомости и значительности вокальной работой можно признать, пожалуй, разве что Пьера Безухова Алексея Стеблянко, чей тембристый драматический тенор, правда, не искупал актерских промахов.
Все это заставляет поставить один существенный, хотя и безнадежно риторический теперь вопрос. Не проще ли было бы поступиться амбициями и исполнить в Москве "Войну и мир" в концертном варианте — так, как Валерий Гергиев делал, например, на Зальцбургском фестивале? Тогда публике не пришлось бы страдать от ощущения радикальной несогласованности в качестве "картинки" и в качестве музыки, которое достигло своего предела в финале спектакля: слышим самое лучшее и эффектное, что можно было извлечь из пафоса заключительных страниц прокофьевской партитуры. А видим елейно-сусальную ура-патриотическую "клюкву".