В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка «Всеобщий язык». Более 500 артефактов, относящихся к разным историческим эпохам и географическим ареалам — от Древнего Вавилона до Советского Союза, призваны убедить, что на протяжении тысячелетий государства и люди ухитрялись найти общий язык, несмотря на конфликты и войны. Рассказывает Игорь Гребельников.
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов / купить фото
Желание Пушкинского музея выступить с миролюбивой, объединяющей выставкой куда как понятно в наше время. Этому способствует его обширная коллекция мирового искусства, тем более важная теперь, когда связи со многими мировыми музеями прерваны. Для выставки «Всеобщий язык» кураторы привлекли вещи из других российских музеев, архивов, частных собраний. Материал, казалось бы, не самый зрелищный — клинописные таблички, папирусы, берестяные грамоты, свитки, договоры, распоряжения, письма, книги, написанные на языках, понятных разве что специалистам-историкам,— но кураторы смогли заставить их «зазвучать», а нам позволили их расслышать.
Коль речь идет об умозрительном «всеобщем языке», не обошлось без библейского предания о Вавилонской башне — дерзкой попытке строительства здания до небес, прогневавшей Бога, который столп разрушил и обрек людей на взаимонепонимание — с тех пор они заговорили на разных языках. В христианстве притча мыслится как осуждение гордыни, в европейском искусстве она предстает Апокалипсисом, как на картине «Разрушение Вавилонской башни» неизвестного голландского художника начала XVII века. Но кураторам, с одной стороны, оказалось важно дополнить сюжет фрагментами плитки и кирпича с надписями на шумерском языке (XXI века до нашей эры), которые свидетельствуют о реально недостроенном в Вавилоне храме, послужившем основой для предания. А с другой — подборкой графики Бориса Иофана: помимо эскизов так и не построенного по его проекту Дворца Советов, призванного стать самым высоким зданием в мире, показывают зарисовки нью-йоркских небоскребов, оказавшихся элементами универсального архитектурного языка, что на Манхэттене, что на Садовом кольце.
К другому ветхозаветному образу отсылает Итальянский зал. Там артефакты, сохранившие надписи на живых и мертвых языках, образовали подобие Ноева ковчега. Вокруг этой огромной витрины — скульптурные и живописные портреты, древние и новые, герои которых будто смотрят друг на друга и на зрителей, изучающих пеструю подборку древностей. В «ковчеге» фрагмент «Иллиады» на древнегреческом папирусе соседствует со свитком-молитвой XVIII века на армянском, древнеримская мраморная плита — с плитой из Древнего Ирана, клинописное заклинание из Ассирии — с каракулями из записной книжки царевича Алексея Петровича (как ни странно, до сих пор не расшифрованными). Все они созданы людьми, которые, встретившись и заговорив, не поняли бы друг друга.
Впечатляет пестрая толпа с портретов, окружающих «ковчег». В контексте выставки эти гости из прошлого мыслятся носителями разных языков. Соответствуют этому и самые неожиданные соседства: например, античные и древние буддийские изваяния перемешаны с портретами, выполненными советскими скульпторами. То же и в живописных портретах: галерею персонажей Лукаса Кранаха Старшего и других мастеров Северного Возрождения продолжают представители Китая и Ирана — военачальники маньчжурского императора Цаньлуна (XVIII век), при котором было завоевано много новых территорий, включая Тибет, а также парадные портреты членов семьи шаха Каджара, иранского правителя начала XIX века. Представители петербургского дворянства, написанные в конце XVIII века французом Жан-Луи Вуалем, взирают в сторону современных им провинциальных купчих и барынь, но уже авторства русских крепостных художников,— может показаться, что друг на друга смотрят иностранцы.
Тому, что разность языков и культур преодолима, посвящены разделы о путешествиях, дипломатии и подарках. Тут тоже «языковые» экспонаты соседствуют с произведениями искусства: мирные договоры закрепляются драгоценными подношениями, правители пишут друг другу витиеватые, украшенные письма, обмениваются грамотами и благопожеланиями. Дипломатической службе не мешают занятия поэзией, как в случае с Федором Тютчевым (на выставке есть автографы его стихотворений «Умом Россию не понять…» и «Нам не дано предугадать…»), а занятия поэзией — научным экспедициям: поэт Николай Гумилев представлен не только книгами и рисунками, но и подборкой сделанных им в Африке фотографий, а также привезенными оттуда предметами этнографических коллекций.
Мифологическое и историческое, умозрительное и реальное, желаемое и действительное сошлись на «Всеобщем языке» самым вольным образом. Но идею того, что он складывается из разных звуков, слов, образов и наречий и каждое важно, выставка доносит с удивительной наглядностью.