По местному времени

Башня с часами могла бы красоваться на флаге Евросоюза — как символ европейской цивилизации. Что бы ни показывали башенные часы, к началу XVII века имевшиеся в каждом городке Европы и из Европы шагнувшие в другие части света — минуты, часы, дни недели, месяцы, дату Пасхи или фазы Солнца и Луны,— они всегда показывали большее, чем время. Имперскую мощь, как Биг-Бен или кремлевские куранты. Принадлежность к западному миру, как часы на площади Конак — эмблема Измира, мнящего себя самым европейским городом Турции. Прогресс науки, как часы в Страсбургском соборе, почитавшиеся восьмым чудом света. Что бы ни показывали эти часы — прежде всего они показывают самих себя.

Каждый час, с восьми утра до восьми вечера, Староместская площадь Праги на несколько минут превращается в театр: механический спектакль вот уже несколько веков подряд разыгрывает труппа Пражского Орлоя — роскошных часов на здании ратуши. Зрелище богоугодное, поскольку на поклон Христу по очереди выходят все двенадцать апостолов, и назидательное, поскольку Смерть между тем переворачивает песочные часы и трясет колокольчиком, напоминая о скоротечности жизни, но скупец все равно звенит монетами в кошельке, а гордец любуется собою в зеркале. Циферблаты Орлоя могут показывать время среднеевропейское и старочешское, фазы Солнца и Луны, дни, месяцы и знаки зодиака, но публика совершенно забывает об этих астрономических чудесах и аплодисментами вызывает актеров на бис. Бесполезно: все равно следующее представление начнется ровно через час. Согласно старому преданию, легендарному автору Орлоя мастеру Ганушу выкололи глаза, чтобы нигде больше он не смог построить подобных часов.

Впрочем, такую же бродячую легенду об ослеплении рассказывают и про мастеров, соорудивших часы для Torre dell`Orologio — часовой башни на площади Сан-Марко в Венеции. Там над лазоревым, как небо над лагуной, циферблатом с золотыми знаками зодиака установлена фигура Мадонны с младенцем, перед которой проходит процессия волхвов, а на самой вершине башни ежечасно бьют молотами в колокол два гиганта, сделавшиеся от времени и сырости форменными маврами.

Сказкам об ослепленных мастерах историки, понятное дело, не доверяют: ведь вокруг старинных часов и так хватает реальных исторических драм. Бывшие чудом ренессансной техники, башенные часы сразу же делались символом и оберегом города, их утрату при пожаре или в ходе войны хронисты оплакивают как великое несчастье. Так сокрушается летописец по поводу прекрасных часов, вывезенных в конце XIV века бургундским герцогом Филиппом Смелым из разграбленного Куртэ в Дижон. Плененные жакемары в виде фигур мужчины и женщины, каждый час ударяющих молоточками по колоколу, до сих пор украшают дижонский Notre Dame. Городам, у которых не хватало денег, для того чтобы пригласить часовщиков, или ополченцев, для того чтобы отвоевать часы у богатых соседей, приходилось довольствоваться обманками: фальшивыми циферблатами, попросту нарисованными на стенах. Остановившиеся башенные часы предвещали нечто недоброе, а идущие исправно казались гарантом мира и благополучия. Над этими предрассудками, вошедшими в плоть и кровь бюргерства, вдоволь посмеялся Эдгар По в новелле "Черт на колокольне", где рассказывается, как дьявол, перепутавший часы на ратуше старого доброго городка Школькофремена, нарушил весь уклад городской жизни: у добрых голландских обывателей разварилась капуста и погасли не набитые вовремя курительные трубки.

Первые в Европе механические часы, пришедшие на смену всевозможным клепсидрам, солнечным, песочным, ртутным часам и даже часам-свечам, сгоравшим за определенный отрезок времени, были башенными. Огромные колесные механизмы могли поместиться только в больших постройках: в ратушах, дворцах, крепостных башнях, но чаще всего — на колокольнях соборов, поскольку поначалу не имели циферблатов, а приводили в движение колокола, то есть служили церковными будильниками, созывая паству на службу.

Вот и изобретение часового механизма приписывают монахам — не то Герберту из Оверни, ставшему в 999 году папой Сильвестром II, не то Пацификусу из Вероны, жившему столетием раньше. Принято, однако, считать, что первые башенные часы появились в Европе не раньше конца XIII века. Во всяком случае, их бой уже слышится на страницах "Божественной комедии". Увидев на четвертом небе Рая хоровод двенадцати философов, Данте сравнивает его с часами: "И как часы зовут нас в час рассвета, / Когда невеста божья, встав, поет / Песнь утра жениху и ждет привета, / И зубчик гонит зубчик и ведет, / И нежный звон "тинь-тинь" — такой блаженный, / Что дух наш полн любви, как спелый плод, — / Так предо мною хоровод священный / Вновь двинулся..." Комментаторы считают, что Данте вспоминает какие-то куранты в родной Флоренции, но они, как и многие другие башенные часы позднего Средневековья, не дожили до наших дней.

Вполне возможно, что первые башенные часы действительно появились в Италии. По крайней мере, до XV века большая часть Европы жила по "итальянскому времени", то есть отмеряла начало суток от заката солнца и делила их не на два 12-часовых цикла, как принято сейчас, а не полный 24-часовой, так что циферблаты имели тогда 24 часовых деления. Кое-где "итальянское время" сохранялось очень долго. Например, Москву перевел на новую хронометрическую систему только Петр I в 1709 году, когда старинные часы Христофора Галовея на Спасской башне Кремля были заменены голландскими курантами с 12-часовым циферблатом.

Сложные и громоздкие конструкции башенных часов все время совершенствовались, постепенно осваивая четвертной бой (первым четверти стали отбивать часы Руанского собора) и другие премудрости. Ренессансные механики изощрялись в изобретении многоступенчатых колесных передач для того, чтобы снабдить часы очередным циферблатом или лишним набором автоматов, способным разыграть сцену какого-нибудь рыцарского турнира. Говорят, колесные часы в Безансоне имели 70 циферблатов и состояли из 30 тыс. деталей. Ренессансные философы и богословы изощрялись в сочинении метафор, уподоблявших Вселенную часовому механизму, а Господа — космическому часовщику. Сам великий Карл V (1500-1558), император Священной Римской империи, в 1555 году отрекся от престола, чтобы целиком посвятить себя изобретению совершенных часовых механизмов. Перед смертью он будто бы скажет в отчаянии своему другу, знаменитому часовщику Джуанелло Турриано: "Я дерзал навязывать одинаковые мысли миллионам людей и в то же время не мог добиться того, чтобы две пары часов били одновременно".

Башенные часы произвели не только революцию в технике — они произвели революцию в сознании, начав отсчитывать светское, городское время. Средневековое время было по преимуществу церковным: год представлял собой литургический цикл, каждый день которого — от Рождества до Рождества — напоминал о событиях из земной жизни Христа, Богоматери и святых, тогда как сутки делились на неравные промежутки времени — от двух до пяти часов — ударами колокола, звавшего монахов и священников к службе. Только духовенство, умевшее измерять время, и было его настоящим хозяином. С появлением механических городских часов время сделалось всеобщим достоянием. Куранты били теперь 24 раза в сутки — через равные, насколько позволяла техника, промежутки времени — и их бой звал теперь не столько к молитве, сколько к началу торга на рынке и работы в цехе. Можно сказать, что с башенными часами в городскую жизнь пришла протестантская этика и дух капитализма. В Париже первые механические часы, отбивавшие 24 часа в сутках, установили на башне королевского дворца при Карле V Мудром в 1370 году. Вскоре всем церквам Парижа было велено отбивать по ним часы и четверти часа, и, как считается, именно из столицы Франции эта новая хронометрия распространилась по всем европейским городам. Легендарные часы, переведшие Европу на новое время, сохранились до наших дней: после сноса старого королевского дворца их перенесли на башню Консьержери.

С появлением часов личных — настольных, настенных и карманных — вселенская значимость башенных часов утратилась. Своим, приватным временем теперь мог обладать каждый состоятельный гражданин, и городские часы лишились маньеристической причудливости, превратившись в обычный механизм для демонстрации времени. Таковы самые старые башенные часы в Таллине, установленные на северном фасаде церкви Святого Духа в 1684 году мастером Кристьяном Аккерманом: простенький циферблат с золотым солнышком на небесно-синем фоне, 12 римских цифр и скромное резное обрамление с фигурами евангелистов.

Впрочем, башенным часам суждено было пережить еще один золотой век. В середине XIX столетия — на волне захватившего Европу историзма — многие ренессансные часы стали реконструировать, устаревшие колесные механизмы заменили новыми маятниковыми. После того как немецкий механик Иоганн Баптист Швильге отреставрировал в 1840-х годах часы в Страсбургском соборе, добавив к фантастически сложным механическим аллегориям небесный глобус с пятью тысячами звезд, видных невооруженным глазом, и вечный календарь, полный оборот которого был рассчитан на 10 000 лет, в Старом и Новом Свете началось негласное соревнование часовщиков, в ходе которого подновили Пражский Орлой, а пришедшие в ветхость куранты на Спасской башни Кремля обучили петь гимн Дмитрия Бортнянского "Коль славен наш Господь в Сионе" и преображенский марш. Вершиной этой часовой гонки стал, конечно, лондонский Биг-Бен, четыре опаловых циферблата которого диаметром почти семь метров и сам главный колокол — собственно Биг-Бен весом более 13 тонн — укреплены на башне Святого Стефана Вестминстерского дворца на высоте 54 метра. Благодаря фантастической при таких колоссальных размерах точности (по сей день "Большой Бен" — одни из самых больших часов в мире, причем постоянство их хода за неделю колеблется в пределах минуты) Биг-Бен остается главными башенными часами, бою которых доверено быть символом международного временного стандарта.