В петербургском Музее В. В. Набокова проходит выставка Дмитрия Мишенина и Андрея Чежина "Демонстрация незагорелых частей человеческого тела". МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ настаивает, что это лучшее, что показывается на фестивале "Современное искусство в традиционном музее", о других проектах которого Ъ писал вчера.
Девушка хороша собой, и фрагменты незагорелого тела, которые она демонстрирует, то снимая часы, то скидывая купальник, то приспуская трусики, могли бы доставить эротическое удовольствие, но не доставляют, а вкупе с монологом просто пугают. Большие фотографии вызывающе и нагло ярки, что непривычно для публики, привыкшей к суровой черно-белой манере петербургской школы фотографии, поэтизирующей тлен города. Но яркость неба и песка на фотографиях господина Чежина напоминает об анилиновых виртуальных декорациях, смоделированных на компьютере. Песок — он другой. Мы знаем, мы чувствуем его босыми ступнями. Кажется, что этот блистающий мир скрывает за собой черную дыру ужаса, как внешне благополучная среда скрывает ее в "Матрице".
Внимание концентрируется не на незагорелом теле, а как раз на тех предметах, которые с него сняты, — сходство с рекламной эстетикой становится все ощутимее. И сама девушка кажется андроидом, автоматом для наслаждения, гедонистической машиной, богиней потребления. Ее монолог чудовищен в своем соллипсизме и презрении ко всему сущему. "В солнечные дни в компании с холодным апельсиновым соком я чувствую себя настоящей аристократкой". "Пространство и время перестают сдерживать мою безграничность". "Я наслаждаюсь собой и своим нахождением здесь и сейчас". "Я живу только для того, чтобы кормить свою лень с золотой ложечки". "Вам не понять, что такое быть красивой, здоровой, юной и богатой девочкой, полностью устраивающей себя". Ой не понять.
Ей не нужен никто. Даже для секса. "Немножко онанизма и эксгибиционизма только дополнят общую картину". Выставка начинает казаться радикальным антибуржуазным жестом, восходящим к лучшим временам европейского радикализма, эпохе Годара и Ги Дебора.
Но по мере того как обнажаются все более интимные участки тела, в монологе начинают звучать нотки апокалиптические, обличительные. Машина для одинокого удовольствия поднимается до пафоса безумного проповедника, прозревающего собственную неизбежную жертву. Стерва с обложки оказывается Жанной д`Арк: "После того как я исчезну праздной и счастливой в вонючей пасти этого чудовищного государства, все, что останется моим врагам, — долго жить, честно работать, одряхлеть, заболеть, загнить, поразлагаться и сдохнуть в жутких мучениях. За мою слабую и бессильную гармонию отомстит Создатель ясных дней и инфарктов миокарда". "Удачных репрессий, будущие обитатели моргов!" Вспоминается Иосиф Бродский: "Презренье к ближнему у нюхающих розы пускай не лучше, но честней гражданской позы". А что? Трагический гедонизм вполне может быть последним оружием слабого человеческого тела перед бесчеловечностью мира и истории. И выставка завершается слабым выдохом, замирающим бормотанием, храброй предсмертной улыбкой: "Мой труп будет пахнуть туалетной водой с запахом спелой дыни".