Строго говоря, очерк заведующего кафедрой физиологии Военно-медицинской академии Ивана Тарханова «О влиянии музыки на человеческий организм» был скорее научно-популярным, чем строго научным. Тем не менее он по праву может считаться предтечей целого букета современных наук — от музыкальной терапии и музыкальной психологии до психоакустики.
Неудобный ученый
Фото: Евгения Яблонская, Коммерсантъ
Фото: Евгения Яблонская, Коммерсантъ
В истории науки профессор Иван Романович Тарханов (Тархан-Моурави) остался создателем метода регистрации кожно-гальванического эффекта при «раздражении чувств», который сейчас широко применяется в полиграфах и долгое время носил название «эффект Тарханова». Потом криминологи про профессора Тарханова забыли, как физиологи забыли о многих его работах в других областях этой науки. Ученый он был на редкость разносторонний и плодовитый. Только в энциклопедии Брокгауза и Ефрона опубликовано больше полутора сотен его статей по всевозможным аспектам физиологии — от глотания до щекотания. Все они сейчас доступны в интернете, и любой может убедиться, что подавляющее большинство из них не утратило актуальности.
Его энциклопедический склад ума в итоге сыграл с профессором злую шутку. Шибко умных нигде и никогда не любили, да и время ученых-полиматов безвозвратно ушло в прошлое. Например, молодого соискателя ученой степени доктора (кандидата наук по-современному) Ивана Павлова его научный руководитель профессор Тарханов упрекнул в завышенном самомнении и заставил переписать доклад (автореферат), указав в нем работы предшественников, на основании которых Павлов делает «собственные открытия». Что, понятно, любви к нему будущего нобелевского лауреата Павлова не прибавило.
Это, впрочем, было самым малым грехом ученого секретаря Военно-медицинской академии профессора Тарханова. Он в целом своими отзывами на работы коллег затруднял научно-административный процесс на кафедре физиологии, и как только он отслужил положенный для пенсиона срок, профессора Тарханова в возрасте 50 лет отправили в отставку. Работа «О влиянии музыки на человеческий организм» была одной из последних его монографий в должности заведующего кафедрой и профессора Военно-медицинской академии.
Спустя год после публикации в Санкт-Петербурге в 1893 году она была переведена на французский, который в то время наряду с немецким был одним из языков международного общения в науке, и до сих пор цитируется в современных научных статьях и диссертациях, причем не только по истории науки, но и по актуальным вопросам физиологии высшей нервной деятельности (ВНД), психологии, психоакустики, музыкальной терапии и т. д.
Как представлял себе музыку физиолог XIX века
В своем очерке «О влиянии музыки на человеческий организм» профессор Тарханов, отдав должное «не лишенной недостатков», по его мнению, теории Дарвина, согласно которой наши предки унаследовали от животных аппарат производства звуков, далее описывает историю уже человеческой музыки. Ее основные исторические этапы человек мог не только теоретически экстраполировать в прошлое, как дарвинисты — строение и поведение доисторических животных. В эпоху Великих географических открытий человек наблюдал эти этапы воочию — от дикарского вокала и тамтамов до современной инструментальной музыки.
Далее, упомянув о временах Гомера и Перикла, когда происхождение музыки вели от богов, пение считали подарком Муз, флейту — выдумкой Минервы, a победоносные оды, исходившие из уст поэтов, считали заслугой Аполлона, профессор Тарханов переходит к современным ему научным взглядам, согласно которым «основа всей музыки — музыкальная гамма — не существует в готовом виде ни в речи человека, ни в природе, и она должна была быть создана человеком из бесчисленного множества звуков, раздающихся как в неодушевленной природе, так и в устах человека и всего животного царства. Одним подражанием, следовательно, необъяснимо возникновение гаммы; люди лишь условно выбрали из бесчисленного множества звуков некоторое число их и расположили в известном порядке сообразно с требованиями своего слуха и вкуса… Музыка шла, таким образом, в своем развитии от языка чувств в мир абстракции. Нет ничего удивительного поэтому, что мелодия, свободная от всякого словесного языка, может выражать мысль.
Далее он переходит к физике, точнее, акустике: «Вокальная и инструментальная музыка пользуется не только всеми физическими свойствами звука, но прибегает еще к звуковым контрастам, суть которых сводится к резкому переходу от сильных звуков к слабым, от высоких тонов — к низким, от медленного темпа — к быстрому и обратно, или, наоборот, постепенным усилением или ослаблением звуков стремится выразить приближение или удаление какого-либо явления, нарастание или постепенное исчезновение какого-либо чувства, какого-либо душевного движения. Она нередко прибегает и к резким диссонансам… Но что особенно придает музыке силу управлять настроением людей, так это мажорный dur и минорный toll сочетанных звуков».
Затем профессор довольно подробно описывает анатомию и физиологию слуха человека, прослеживая путь звуковых волн от барабанной перепонки до специальных отделов головного мозга, которые возбуждаются, и ответной рефлекторной реакции мозга, а затем и всего организма человека — его мышц, сердечно-сосудистой системы, на разные звуки, включая музыку. Разумеется, с позиций современной физиологии ВНД картина, нарисованная профессором Тархановым, не совсем корректная. Но это касается неизвестных тогда деталей, а в целом она вполне современная.
«Если наблюдать, напр., за дыханием человека и притом незаметно для него во время слушания им музыкального произведения, то легко бывает заметить путем целого ряда наблюдений, что веселая, быстрая музыка — allegro — обыкновенно сопровождается учащением и усилением дыхательных движений, тогда как при медленной, грустной музыке— andante — случается, наоборот, замедление и ослабление их. Эффекты эти еще более усиливаются, если в первом случае allegro сочетается с мажорным тоном (dur), тогда как во втором andante осложняется минорным тоном (moll). Вообще, переходы от dur к moll обусловливают замедление и ослабление дыхательных движений, а переходы от moll к dur ведут к противоположному эффекту. Для точности наблюдений этого рода явлений прибегают к записыванию дыхательных движений при помощи особого аппарата — пнеймографа, передающего записывающему на закопченном вращающемся барабане перу всякое расширение и спадение грудной клетки при дыхании». Так описывает Тарханов типичные эксперименты того времени по «музыкальной физиологии», и они, надо честно признать, по своей сути ничем не отличаются от нынешних исследований, например, поиска оптимальных параметров «музыкального кондиционирования» рабочих мест на производствах и в торговле, разве что регистрирующая аппаратура сейчас поновее и набор ее побогаче.
Далее в очерке Тарханова следует ожидаемый вывод: «Если музыка может действовать таким могучим образом на здоровые организмы, то едва ли она может не оказывать того или иного влияния и, быть может, более сильного на больных людей, а следовательно, с большим правом можно предположить, что она должна играть немаловажную роль в медицине». Профессор Тарханов приводит далее разные примеры удачной и неудачной «музыкальной терапии».
И тут один из его примеров «удачной» терапии музыкой выглядит явно неудачным. Его высочеству принцу Александру Петровичу Ольденбургскому, правнуку императора Павла I и командиру гвардейского корпуса, «неоднократно удавалось устранять надолго отчаянную зубную боль у различных людей звуками музыкальных инструментов или, точнее говоря, вибрациями камертона и музыкальных органов, непосредственно не касавшихся тела больных». Принц провел немало времени за опытами и выяснил, что лучше всего помогает от флюса камертон с частотой 128 герц (низкочастотный), который следовало прикладывать к конечностям пациентов.
Не только нам, но и современникам профессора Тарханова было предельно понятно, почему проходила острая зубная боль и рассасывался флюс у командиров и офицеров Преображенного, Семеновского, Измайловского и прочих гвардейских полков и их жен, когда генерал Ольденбургский прикасался гудящим камертоном к рукам, ногам и прочим местам на теле страдальцев. Попробовала бы боль не пройти, а флюс не рассосаться!
Впрочем, принцу Ольденбургскому простительна его слабость по отношению к придуманной им музыкальной терапии. Он и без этого много сделал для науки: создал на свои деньги и финансировал Императорский институт экспериментальной медицины, впоследствии знаменитый ВИЭМ, на основе которого в 1944 году была развернута Академия медицинских наук СССР. Что же касается реверанса профессора Тарханова в сторону Дома Романовых, то, как уже сказано, у профессора было много недоброжелателей и он защищался как мог. Наверняка его коллеги не смеялись над ним, как мы сейчас, а, напротив, завидовали: как ловко он заручился симпатиями и поддержкой со стороны принца. Ведь он не только написал об опытах его высочества с камертоном, но и рассказал о них всему мировому научному сообществу физиологов в своем докладе «Influence de la musique sur l'homme et sur les animaux» («Влияние музыки на человека и животных») на съезде физиологов в Риме.
Заканчивает свой очерк профессор Тарханов такими словами: «Большинство врачей не придает по сие время вовсе никакого значения музыке в лечении различных болезней, a те из них, кто признает за нею терапевтическое значение, смотрят на достигаемые ею результаты как на временные, скоропроходящие… Но мы видели, что основы такой разработки уже положены за эти последние годы, и твердо верим на основании вышеизложенных фактов, что наступит время, когда музыка в руках научных опытных врачей явится могущественным средством для борьбы с болезнями людскими. Да как и быть иначе, если признать, что музыка есть великий регулятор настроения и чувств».
Фото: ebuen-clemente / unsplash.com
Фото: ebuen-clemente / unsplash.com
Институционализация музыкальной науки
Наука о влиянии музыки на человека очень древняя. Начиналась она с объяснимого желания ученых, подобно пушкинскому Сальери, проверить алгеброй гармонию еще в работах досократиков. Самые ранние задокументированные попытки Пифагора составить формулу простого соотношения длин струн, которые формировали созвучия октав, датируются VI веком до н. э. Попытки свести музыку к математике и физике продолжались и в Средние века, и в Новое время. Винченцо Галилей (отец Галилея) экспериментально показал, что при постоянной длине струн изменение их натяжения, толщины или материала, из которого они сделаны, меняет высоту звука. Свою дань «алгебре гармонии» отдали Галилей, Кеплер, Декарт, Гельмгольц.
Не сильно изменилась парадигма «науки о музыке» в XIX веке, когда появилась наука психология. Гельмгольц изобрел медный пустотелый резонатор для выделения чистых и сложных тонов. Основатель школы функциональной психологии Карл Штумпф вел эксперименты на церковных органах по изучению тембра и абсолютной высоты звука, а основатель структуралистской школы психологии Вильгельм Вундт показал связь ритма с так называемым кинестетическим напряжением и расслаблением мышц, то есть показал существование неподвластного сознанию «темного мышечного чувства», как назвал это явление профессор Иван Сеченов, первый научный руководитель аспиранта Ивана Тарханова.
Когда на рубеже XIX и XX веков структурализм уступил место гештальтпсихологии и бихевиоризму, музыкальная психология вышла за рамки изучения отдельных тонов и элементов и обратилась к восприятию их взаимосвязей и человеческих реакций на них. А начиная с 1960-х годов «наука о музыке» обзавелась собственными специализированными журналами, научными конференциями, исследовательскими группами, центрами и научными степенями по музыкальной психологии.
Со своей стороны, физиологи ВНД точно установили, где в мозге человека локализуются зоны, которые активируются мелодией (правое полушарие) и ритмом (левое полушарие). Также стало ясно, что подобная межполушарная асимметрия у животных отсутствует, у них одинаково часто встречаются «праволапые» и «леволапые», причем во всех отношениях, в том числе и восприятия музыки. Был также экспериментально установлен важный (без всякой иронии) факт: мурашки или учащение сердцебиения одинаково появляются при прослушивании красивой музыки и при наблюдении процесса вскрытия трупа.
Музыкальная терапия никого сейчас не удивляет и не вызывает чувства отторжения. Более того, как выяснилось, какофония природных звуков (шум моря, листвы, пение птиц в лесу и т. п.), которым профессор Тарханов отказывал в мелодизме, действует не менее успокоительно на пациентов, чем камерная музыка. Но по большому счету ничего принципиально нового в музыкальной психологии и музыкальной терапии по сравнению с временами физиолога Тарханова не появилось. Хотя был момент, когда казалось, что долгожданный прорыв наконец свершился!
Эффект Шмоцарта
Ровно через сто лет после публикации очерка Ивана Тарханова «О влиянии музыки на человеческий организм» не где-нибудь, а в журнале Nature (в номере от 1 октября 1993 года) появилась статья сотрудников Центра нейробиологии Университета Калифорнии Френсис Раушер, Гордона Шоу и Кэтрин Кай «Music and spatial task performance» («Музыка и выполнение пространственных задач»). В ней были представлены результаты экспериментов на студентах университета (за участие в них студентам платили по $30), которые выполняли задания на пространственное мышление, то есть способность, например, по разрезанному и сложенному в какую-то фигуру листу бумаги показать, как именно разрезали лист и как его сгибали, или запомнить и воспроизвести показанную на несколько секунд картинку с разбросанными на ней цифрами.
При этом одна группа студентов работала в тишине, другой перед тестом давали прослушать инструкции по самовнушению, третьей давали слушать в течение десяти минут сонату Моцарта для двух фортепиано ре мажор, К. 448 (сонатное аллегро). В итоге студенты, слушавшие Моцарта, справились с тестами пространственного мышления IQ по шкале интеллекта Стэнфорда—Бине (теми самыми — с листами бумаги и цифрами, о которых сказано выше) лучше остальных. Ненамного лучше, но статистически достоверно лучше (с вероятностью 99,9%).
Опыты на студентах на самом деле были гораздо шире и длились дольше, чем описано выше: они слушали не только Моцарта, но и минималистическую музыку Филипа Гласса, и танцевальную, и много чего еще. Но «эффект Моцарта» (его так и назвали) в этом исследовании казался несомненным. Можете себе представить, что тут началось. IQ — альфа и омега школьной психологии в Америке. А тут можно было немного поумнеть, не прилагая к этому никаких стараний. Оживились и политики, особенно в преддверии выборов, наперебой требуя закупать кассеты с Моцартом за счет бюджета штатов и бесплатно раздавать их молодежи. Сами недоросли журнал Nature не читали и не спешили заменить в своих плеерах кассеты с хип-хопом (рэп придет только спустя десять лет) на симфонии Моцарта.
«Сальери» от музыкальной психологии поначалу даже растерялись, но потом бросились искать вправляющий мозги музыкальный код в произведениях Моцарта, подобный целительной ноте «до» малой октавы (128 Гц) принца Ольденбургского. Однако разложить гармонию алгеброй им и на этот раз не удалось. В итоге в 1999 году в Nature (номер от 26 августа) вышла статья «Prelude or requiem for the “Mozart effect”?» («Прелюдия или реквием по “эффекту Моцарта”?») девяти ученых из Гарварда, из Аппалачского университета, штат Северная Каролина, Университета Западного Онтарио и Монреальского университета. Судя по тому, что они там написали, это был реквием по «эффекту Моцарта». К этой статье в Nature был подверстан ответ им доктора Френсис Раушер, которая по мере своих сил защищалась и отвечала на критику каждого из авторов статьи, закончив свой ответ не совсем корректно для научной дискуссии: «То, что некоторые не могут заставить тесто подняться, не означает, что “эффект дрожжей” отсутствует».
Но судьба «эффекта Моцарта» была решена: окончательно его затоптали, причем в непривычно хамской для научных публикаций манере, ученые Венского университета Якоб Питшнииг, Мартин Ворачек и Антон Форманн в 2010 году в статье «Mozart effect —Shmozart effect: A meta-analysis («Эффект Моцарта—Шмоцарта»: метаанализ»). Она была опубликована в международном научном психологическом журнале с вроде бы приличным названием — Intelligence.
Жаль, конечно, что от музыки Моцарта поумнеть нельзя, как нельзя излечиться от алкоголизма музыкой Равеля к балету «Дафнис и Хлоя» (ее рекомендовали для этой цели музыкальные терапевты XIX века). Но то, что каждого своя музыка лечит, по крайней мере морально, в этом никто не сомневается. Ее научные исследования в этом плане продолжаются, и это прекрасно. Дорогу осилит только идущий.