В субботу до полуночи Валерий Гергиев дирижировал в Большом театре "Спящей красавицей". В понедельник улетел со своим оркестром на гастроли в Германию. А в воскресенье утром дал концерт в Мариинке. Петербургской публике сыграли то, что предстоит слушать немцам: Девятую симфонию Густава Малера (Gustav Mahler).
Утренник в Мариинке, впрочем, вовсе не был похож на открытую репетицию. По стечению обстоятельств этот концерт попал в распорядок мероприятий, которыми отмечал свое десятилетие центр социально-экономических исследований "Леонтьевский центр" (об этом Ъ писал 5 ноября). Главные торжества состоялись накануне. Ближе к ночи закончился банкет. А с утра пораньше высокие гости во главе с Анатолием Чубайсом и Егором Гайдаром пожаловали в театр слушать Малера. Трудно не расценить этот культпоход как политический выбор. Пусть в неурочное время, пусть трагическая симфония, мало подходящая, чтобы что-либо праздновать, зато в исполнении петербургского западника Валерия Гергиева. Вечером же предлагалось "Лебединое озеро" от Большого театра — такой же символ советской эпохи, как плановая экономика и духи "Красная Москва". Но кто бы ни сидел в ложе "С", исключительным этот случайный утренний концерт сделало то, как прозвучала в Мариинском театре прежде не игранная здесь Гергиевым Девятая.
Даже на фоне всегда внушительных и ярких обращений дирижера к монументальному малеровскому творчеству его трактовка поздней симфонии оказалась неожиданно субъективной, тонкой и совершенной. Последнее из законченных сочинений Малера, Девятая симфония (1909) относится к тем годам, когда композитор жил в постоянном присутствии смерти. Неизлечимая болезнь сердца превратила прежде невероятно подвижного и энергичного Малера, сражавшего публику неистовым темпераментом за дирижерским пультом, в человека, расходующего силы крайне осторожно и экономно. В его музыке разлился "мягкий свет прощания" (Бруно Вальтер, Bruno Walter). Малер тихо праздновал красоту жизни — и приглядывался к смерти. Изучал ее внимательно и почти любовно. Казалось бы, нет темы более банальной для рубежа веков, чем Liebestod. Однако интимность и буквальность ее переживания поставили предсмертную лирику Малера — "Песню о Земле" и Девятую — особняком, отделив от сумрачного маньеризма и пряных изысков "песен и плясок смерти" его современников. Играть Девятую невероятно трудно. Опасности кроются в бесконечной изменчивости материала, то и дело истончающегося до разреженного камерного письма, прихотливости темпового рисунка и изощренности оркестровой полифонии. Еще недавно почти каждый оркестровый концерт в Мариинке оправдывал стереотип: выучено вчерне, а что не доделано, то компенсируется энергией дирижера и лихой виртуозностью оркестра. На этот раз все было иначе. Чем труднее, тем легче играли музыканты, рельефно преподнося детали текста. Оркестр звучал стройно и прозрачно, с невероятной гибкостью покоряясь самым мимолетным импульсам, исходившим от дирижера. Такая игра обнажает все, что есть в малеровской партитуре томительно-прекрасного и страшного. Гротескный карнавал гофманианской второй части и инфернальную бурю третьей, взлеты и падения в начальном Andante, замирающее дыхание финального Adagio. Трепетный ток малеровской музыки поддерживался даже тогда, когда охватывал панический страх, что звуковая ткань вот-вот распадется на отдельные нити, рассыплется в прах. Не жалея самых интенсивных и детализированных жестов для самых медленных и тихих фрагментов, Валерий Гергиев заставил и своих музыкантов, и слушателей пережить малеровскую симфонию как высокую болезнь.
КИРА ВЕРНИКОВА