В Эрмитаже прошла андерграунд-выставка "Мартовский кот". Она претендует на статус эрмитажной самой-самой: короткой, необычной, культовой. Всего около трех часов приглашенные могли, попивая сбитень и стараясь не задевать головой проводку, бродить по чреву Эрмитажа — достаточно просторному, но все-таки подвалу. Из-за угла неожиданно вырастали официантки, затхлый воздух пронизывали трели кларнетного дуэта. С картин Юрия Люкшина холеные отъевшиеся коты и кошки зыркали огромными глазищами (настоящие эрмитажные дети подземелья несколько подслеповаты); от их невообразимой пушистости било статическим электричеством. У одного любвеобильного мартовского кота неровно стучало огромное розовое сердце из ткани. Редкие нефелиноморфные персонажи должны были при жизни зарекомендовать себя завзятыми кошколюбами: Лев Толстой, который "любил котов", Пушкин "на прогулке с кошкой". В более камерной живописи Веры Павловой кошка — символ салонной изнеженности, а иногда и сусальности: рядом с котенком может оказаться даже младенец Иисус в яслях. Самое пикантное, что выставку провели не абы где, а как раз там, где обитают эрмитажные коты — неутомимые борцы с музейными крысами: благодаря присутствию живых Васек и Борек достигался немыслимый в других эрмитажных пространствах синтез ощущений. Картины рисованные, но запах-то настоящий.
Сергей Полотовский
