В Theatre Chaillot состоялась парижская премьера «Брутального путешествия сердца» израильтянки Шарон Эяль, поставленного в соавторстве с Гаем Бехаром для их труппы L-E-V. Это заключительная часть любовного триптиха — программного сочинения бывшей танцовщицы Batsheva Dance Company, принесшего ей мировую славу. Рассказывает Мария Сидельникова.
Расписные телесные трико только добавляют постановке наивной сентиментальности
Фото: Chaillot
Расписные телесные трико только добавляют постановке наивной сентиментальности
Фото: Chaillot
Свой «Любовный цикл» Шарон Эяль начала в 2015 году, спустя два года после основания L-E-V, их с Гаем Бехаром детища. Примерно тогда же, после нашумевших гастролей компании в Москве, о ней впервые заговорила московская публика. Отправной точкой спектакля стала поэзия американца Нила Хилборна, страдающего от обсессивно-компульсивного расстройства и от неразделенной любви. Два недуга он сложил в одно стихотворение. Его рваный ритм, беспорядочное движение слов, их навязчивое повторение для Эяль моментально вылились в хореографический текст ее первой главы «OCD Love». Это было мрачное путешествие по закоулкам одержимого подсознания, рассказанное с запредельной откровенностью и физиологичностью под пульсирующую музыку Ори Лихтика, постоянного композитора труппы. Такого ярого обнажения — телесного и душевного — давно не видел мир современного танца, заигравшийся в интеллектуальные игры. Во второй главе («Love chapter 2») Шарон Эяль закрепила успех найденной формулы: те же артисты сцепляются в единый организм, из которого то и дело выпадают соло и дуэты; никаких декораций, только свет. И та же андрогинность, подчеркнутая и купальниками, и универсальным танцевальным языком, который за час выжимает из тел все соки желаний, страстей, страхов — Эяль любит оплести свои постановки экзистенциальными номинативами. На сцене они принимают выразительные формы эмоциональных саморазоблачений, часто ставя зрителя в неловкое положение вуайериста.
Эпиграфом к «Брутальному путешествию сердца» хореограф выбрала обнадеживающую цитату из беспросветной «Маленькой жизни» американской романистки Ханьи Янагихары о том, что, как бы судьба ни била и ни ломала, в итоге она все устраивает так, чтобы компенсировать потери, иногда — самым чудесным образом. Для чудесного у Эяль инструментов меньше, все-таки ее язык прорастает из неудовлетворенности и боли, поэтому проявления простой человеческой чувствительности вроде восторженных кружений в поддержке «бревнышком» или ликующих гарцеваний с выкидыванием балетных амбуате выглядят неловко и образуют рыхлость в теле спектакля.
Наивной сентиментальности добавляют и костюмы. На телесных комбинезонах арт-директриса Dior Мария-Грация Кьюри нарисовала красные полыхающие сердца, а в лабиринтах графических рисунков, которые из зала выглядят как татуировки, запрятала слова, открывающие альтер эго танцовщиков: кто-то из них «желание», кто-то «удовольствие», кто «земля», кто «цветок». В брутальном путешествии их сопровождают страстные латиноамериканские ритмы и напевы — отсюда и ча-ча-ча с избыточными виляниями ягодицами и ортопедическим вываливанием бедер вместо фирменных эялевских топтаний на высоких полупальцах. Руки то взмывают лебедиными крыльями, то сжимаются в боксерские кулаки, то в парализованные культяпки умалишенных, отчаянно скребущих себя по сердцу. Тела возбужденно пульсируют, бьются в рвотных конвульсиях, тянутся в томных змеиных волнах, а ноги, тесно переминающиеся, словно зажимая промежность, то и дело удовлетворенно расползаются в широченную вторую позицию. Это любимая хореографическая антитеза Эяль: вот — подавленные эмоции, а вот они уже хлещут через край. Следить за этими отчаянными телесными истязаниями и считывать их смыслы по-прежнему любопытно. Но пресловутой химии, которая раньше позволяла закрывать глаза и на композицию, собранную по шаблону, и на повторяющиеся из спектакля в спектакль связки, в «Брутальном путешествии сердца» не возникает. Любовь, похоже, и правда больше трех лет не живет.