Показанный в прошлом году под самый конец Каннского фестиваля, на так называемом полуночном сеансе, «Вихрь» Гаспара Ноэ наконец выходит в России. Ноэ, десятилетиями обличавший инфантильное общество спектакля с позиций трудного подростка, вдруг снял очень зрелое, взрослое кино. Вряд ли в доступной сейчас для отечественного зрителя культурной повестке найдется что-то более своевременное.
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
«Вихрь» начинается со знаменитой песни Франсуазы Арди «Mon amie la rose». Арди, которую музыкальные критики, украв формулировку Сержа Генсбура, объявили в шестидесятые «самым меланхоличным голосом поколения», поет о скоротечности земного бытия — на примере «цветочка аленького». Его существование ограничено сутками: «Утром я родилась, а к вечеру состарилась, хоть и была невероятно прекрасна».
В сутках 24 часа, но и наша жизнь на самом деле длится не сильно дольше. Не об этом ли годами толковал Ноэ — то из парижского подземного перехода, то с танцпола, то из укромнейшей точки во вселенной, которую вслед за Гюставом Курбе мы поэтично именуем «происхождением мира»? Главный конфликт в творчестве Ноэ всегда разворачивался между жестокостью времени и гордыней человеческой. В «Необратимости», когда-то шокировавшей Канн сценами насилия, а несколько лет назад перемонтированной автором в хронологическом порядке, звучат две противоположные по сути фразы: «Время уничтожает все» и «Время обнажает все». Судьба или волеизъявление, смирение или бунт; в этой схватке над бездной, что жизнью зовется, на чьей стороне правда, она же сила,— создателя или венца творения?
В «Вихре» Ноэ дает неутешительный ответ. Единственная правда за смертью, а сила только в любви.
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Фото: Canal+; Артхаус
Два с лишним часа мы наблюдаем за парой пожилых супругов. Она (Франсуаза Лебрун) — психиатр на пенсии, медленно, но верно погружающаяся в деменцию, каждое утро упрямо выписывающая рецепты на лекарства, что ей не помогут. Он (Дарио Ардженто) — киновед, работающий над книгой о сновидческой природе кино; с первых же кадров мы понимаем, что изнурительная болезнь не позволит ему завершить последнее в его жизни дело. В их сумрачную вселенную — полутора с чем-то комнат, захламленных «остатками дней»,— иногда вторгается сын (Алекс Лютц), недавно вроде справившийся с тяжелой наркотической зависимостью. Сердца трех еще бьются, но уже отстают от часовой стрелки. Семейное уединение, увы, не тихая гавань накануне финальной бури. Перед неизбежностью смерти все равны, но каждый сам по себе. Поэтому Ноэ делит экран пополам, погружая героев в клаустрофобное пространство собственных страхов. Лебрун, всматриваясь в закадровую пустоту, часто вопрошает: кто меня преследует? И мы не уверены, кого она имеет в виду — оператора, мужа или ангела смерти.
Задуманный и реализованный в разгар пандемии «Вихрь» — тяжелое зрелище, но, наверное, необходимое в силу своей бескомпромиссной честности. Ибо нас оставляют один на один с непреложной истиной: и ты однажды ничем не сможешь помочь ни себе, ни другому. «Вихрь», конечно же, вызывает в памяти другую апологию энтропии — «Любовь». Однако, в отличие от Михаэля Ханеке, постулировавшего, что, даже испуская дух, человек располагает, а Бог полагает, Ноэ констатирует: в любых обстоятельствах лишь тот спасется, кто располагает безграничным терпением и безусловной любовью. Терпеть не значит покорно ждать развязки. Терпеть — значит оставаться собой, неважно, сколько еще тебе осталось. И в этом отношении «Вихрь» созвучен последнему роману Мишеля Уэльбека «Уничтожить», отчасти тоже вдохновленному песнями Франсуазы Арди; главная его мысль такова: страх смерти делает нас живыми, смерть — идеальный другой, уважая смерть, ты сохраняешь себя.
В прокате с 20 октября
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram