Квартиру вибрафониста Алексея Чижика найти легко: под ее окнами стоит минивэн с «Историей джаза» на приборной панели. Раньше Алексей любил повторять, что в машине нужно держать загранпаспорта: если что, вскочил — и поехал на гастроли. Закрытые границы вносят свои коррективы в идею стихийных путешествий. Зато Чижик легко пролетает сквозь время, и 7 октября вместе с контрабасистом Владимиром Волковым в «Колизее» в рамках программы «Шедевры немого кино» он озвучит одну из знаковых американских комедий.
Джазовый музыкант, вибрафонист Алексей Чижик
Фото: Наталья Лавринович
Джазовый музыкант, вибрафонист Алексей Чижик
Фото: Наталья Лавринович
— Как долго вы подбирали музыку к «Safety Last!»? И вообще, в таких проектах выбор музыки — проблема или нет?
— Все началось лет пять назад. Премьера этого фильма произошла на сцене Мариинского театра. Очень хороший пианист, который должен был играть, приболел. А я когда-то открывал после ремонта кинотеатр «Аврора», в котором долгое время работал тапером великий композитор Дмитрий Шостакович. Это событие вспомнилось, и меня позвала Мариинка. Было неожиданно. Сказали: «Через два дня вы выходите на сцену, играете с Владимиром Волковым фильм 1923 года «Наконец в безопасности». На деле, не очень корректный перевод: «Safety Last!», кажется, правильнее перевести как «Безопасность в последнюю очередь». Достаточно символично в современных условиях.
— К слову: нет ощущения, что общество поделилось на «своих» и «чужих»? Тяжело ли сейчас работать с людьми, которые не разделяют ваших взглядов?
— Некоторые знакомые музыканты отказываются играть друг с другом. Я считаю, что это неправильно. Мы играем со всеми. Просто уже на первых секундах разговора с человеком понимаешь: ага, вот он такой. А этот — такой. Все обо всех все понимают.
Если вернуться к той давней премьере в Мариинке: действительно, был очень короткий срок на подготовку, всего три дня. А у меня была мечта: мне очень нравится старая музыка, аргентинская, бразильская, милонги, танго, старые вальсы,— начало XX века было таким теплым временем!.. Для заглавной темы фильма мы взяли малоизвестную мелодию Александра Цфасмана «Радостный день». Еще у Цфасмана есть другая вещь, которая называется «Веселый вечер»: мы их соединили вместе, они являются увертюрой и финалом кинофильма. Плюс существует музыка, которая использовалась именно в черно-белом кино. Когда играли таперы, рояли были очень плохие. Есть легенды, что музыканты подкладывали под клавиши газетки, чтобы фортепиано издавало еще более дребезжащие звуки, такой примитивный стиль назывался «хонки-тонки». Именно этот тембр использовался для озвучки немого кино.
Фильм «Safety Last!» прекрасен еще тем, что в нем играет действительно гениальный комик и актер Гарольд Ллойд. Все привыкли, что черно-белое кино — это обязательно Чарли Чаплин. Сюжет очень интересный: молодой человек решает всех поразить и сделать рекламу компании. И лезет на небоскреб. Это так шедеврально снято, что иногда жутко смотреть. Сложная техника, все время ощущение, будто он действительно на 50-м этаже и под ним пропасть…
— А вы — человек, склонный к риску или нет?
— В детстве был. Мог залезть на крышу: десятый этаж, лежит доска, чтобы высотники перешли с одного дома на другой. Не перепрыгнуть, расстояние между домами — примерно три метра, доска — 50 сантиметров шириной… И я стою на этой доске, кричу вниз: «Ребят, смотрите, не страшно, пойдемте!» У меня сейчас просто все холодеет, я понимаю, что порыв ветра, доска ломается — это верная смерть. Вспоминаю и понимаю, что это дурацкие поступки, которые лучше не повторять.
— А вообще, вы могли бы работать тапером век назад?
— Я мог бы работать тапером и век назад, и сейчас. Применительно к этому фильму мы в некотором смысле усложнили задачу. У нас есть ноты. Если я один, так мне и нот-то не нужно: знаешь много всяких мелодий, смотришь на кинофильм и просто изображаешь то, что там происходит. Но когда находишься в дуэте с человеком — например, с Владимиром Волковым,— тут уже нужно подготовиться. Мы не можем играть каждый сам по себе. Да, бывают какие-то периоды, когда мы позволяем и похулиганить, и что-то свободное поиграть. Но при этом в нотах прописаны циферки — время композиции. Мы обязательно ставим секундомер на мобильный телефон, следим: вот «Менуэт» Моцарта, 14 минут 19 секунд — значит, плюс-минус через 5 секунд нужно его заиграть. И находясь в другом произведении в общей канве, мы импровизируем, но и дожидаемся этого времени. Потом вместе вступаем. Работаем по секундомеру.
— Есть ощущение, что вы с Владимиром уже…
— …семья, да.
— Помните, когда и как познакомились?
— Видимо, это первые года существования Пушкинской, 10, еще начало 1990-х. Володя — символ Пушкинской, он там репетирует. Конкретного воспоминания нет: мы мелькали, здоровались. Первый проект, который хотели сыграть вместе, был с виолончелистом Виктором Соболенко. Виктор сочинил музыку, которая называлась «Trio de jazzairo» — «Трио воздушного джаза», такое немножко аргентинское название.
По большому счету, мы стали плотно сотрудничать и играть только лет семь-восемь назад, когда появилась мысль о применении вибрафона, когда сделали проект Cool Train — «Прохладный поезд». И подумали, что мы будем играть именно «прохладный» джаз. Это целое направление в джазовой музыке, которое называется cool jazz, благодаря нему и вибрафон стал известным. Кул джаз исполняли Modern Jazz Quartet: 1960-е годы, спокойное, выхолощенное направление джаза, каждая нота на своем месте. Плюс рядом шло направление, где джазовые музыканты пытались играть классику. И мы в «Safety Last!» будем делать то же самое, в частности, «Менуэт» Моцарта сыграем по-своему.
«Я исполнял всякие кумпарситы, и он мне платил рубль в день»
— У вас один вибрафон или несколько?
— Несколько. Сейчас в машине вибрафон, который мне подарила французская компания Bergerault, сделав меня своим представителем. Я стараюсь играть именно на нем. Есть такое понятие — endorsement: музыканту дается инструмент, и он тем самым его продвигает. Поклонники вибрафона, ученики, студенты, которые знают, что я — достаточно известный вибрафонист, смотрят: «Ага, Алексей играет на Bergerault, почему?» Задают вопросы. То есть они уже потенциально готовы купить именно этот инструмент.
— И вы с ним путешествуете, верно? То есть скорее путешествовали.
— Почему, и сейчас путешествуем, только внутри страны. В прошлом году ездили на Волгу, на фестиваль, с вибрафоном, таскали его по песку. Там пришвартовали ржавый корабль, он был сценой, понтоном. Мы играли уже другое направление — писатели-меломаны. Ирина (жена музыканта Ирина Чижик, автор и ведущая.— «Ъ-СПб») рассказывала на берегу Волги о Довлатове и Бродском, Чехове и Достоевском, а мы исполняли музыку, которую они любили, но играли ее по-своему.
— Из этого родился плейлист на стихи Бродского, который вы записывали в музее «Полторы комнаты»?
— Да-да-да, это все было примерно в одно время. Проект разросся, есть пять или шесть писателей, которых мы «играем».
— «Сказки Чижика» — тоже идея Ирины?
— Это Иринин проект, она придумала. У нас родился ребенок, и мы на этой волне решили рассказывать сказки. Ирина читает на сцене Александринского театра, мы играем с джазовыми музыкантами, также сказки звучат и на сцене Филармонии им. Шостаковича, до недавнего времени в Михайловском театре, сейчас мы переместились в Планетарий — все время что-то меняется.
— Инструмент слева от вас — уже второй?
— Еще есть и третий, он же первый, тот, на котором я начинал играть в 1990-е в Летнем садике. Хочу его отреставрировать. Пошел уже 31-й год, как я играю, и до сих пор пытаюсь выступать как уличный музыкант. Несмотря на то, что у меня концерты и в филармониях, и на лучших сценах, если мы путешествуем, вибрафон всегда со мной. Если есть настроение, вижу, что хороший вечер, люди гуляют по набережной, в парке, останавливаюсь и играю. В прошлом году нашел необычное место: в Абхазии есть железнодорожная станция в Новом Афоне, красивые горы, поезда, кажется, и не ходят,— и вот там звучала музыка Баха, Моцарта, это было так необычно…
— Вы это делаете, что называется, для фана или еще и для того, чтобы подзаработать?
— Я стараюсь не обращать внимания на деньги: они появляются — хорошо, нет — так нет.
— В этой квартире есть что-то, что вам дорого?
— Вот коллекция виниловых пластинок, которую я собирал по разным странам. Но сказать, что она так уж дорога мне, не могу. Вибрафоны? Если что, можно и новый купить. Ничего дорогого нет, мне кажется, кроме жены и ребенка.
Есть предметы, с которыми связаны разные воспоминания. Вот этот советский кувшинчик — первое, что я заработал в своей жизни. И сделал подарок своей бабушке. Я ведь играл и на фортепиано. И по сути дела, одно время был тапером в школе танцев: педагог увидел, что я неплохо играю, решил не звать аккомпаниатора, не тратиться. «Леша,— говорит,— давай ты будешь каждый вечер после уроков оставаться, мы будем играть польки, летки-енки, танго». То есть примерно то, что мы и сейчас играем. Я исполнял всякие кумпарситы, и он мне платил рубль в день.
— Это большие деньги.
— Нормальные, да. Я играл три-четыре часа с несколькими группами. И продержался 12 дней, пока нас не заложили родители. Мою маму вызвали на собрание и сказали: «Ребенок работает. Детский труд в Советском Союзе запрещен. Что вы делаете?!» Дедушку-педагога — ему было лет 70, такой, с наградами,— уволили. А у меня осталось 12 рублей, и на эти деньги я купил на день рождения бабушки кувшин. Художественной ценности в нем, конечно, нет, но бабушка была рада.
«Вибрафон не расстроится»
— Простите за дурацкий вопрос: вы бы хотели, чтобы на ваших похоронах звучал вибрафон?
— (Смеется) Думаю, когда будут похороны, мне будет все равно.
— Зато друзьям приятно.
— Друзья пускай делают, что захотят. Не уверен, что в момент похорон буду смотреть откуда-то сверху и слышать, как звучит мой компакт-диск.
— Смысл вопроса чуть в ином: по степени эмоционального воздействия вибрафон легко спорит с органом…
— Да, он, во-первых, и визуально похож. А во-вторых, есть явно религиозная отсылка: звук вибрафона похож на колокола, а колокола у нас — это церковь, и орган — тоже церковь. Эти перезвоны, вибрация этих звуков, достаточно возвышенная… Я много играл в различных церквях, и в Германии, и в Англии, да и здесь в Смольном соборе — конечно, это красиво.
— Есть какая-то мелодия, которую вы исполняете постоянно, а она все равно удивляет?
— Наверное, «Вокализ» Рахманинова — из классического репертуара. На самом деле, так получается, что классику я играю все больше в Летнем саду. А то, что играю в джазовых проектах с музыкантами,— как правило, это моя музыка или обработки, когда мы ставим гармонию, придумываем аккорды. У меня, например, есть три или четыре обработки Вивальди. С одной стороны, «Времена года» — замыленные. Но у нас они звучат совершенно по-другому, и с новым дыханием эта музыка выходит на иной уровень.
— Возможно, для вас, человека, сочетающего академические концерты с уличными выступлениями, это будет близко. Как вы относитесь к проекту согласовывать игру на улице с властями, через МФЦ?
— Если говорить об уличной музыке, тут нужно иметь этику. Не очень поддерживаю, когда играет ансамбль с колонками-киловаттами, звук валит в местные магазины и квартиры, где живут люди. Пожалуйста, концерты возможны, но в тех местах, где никто никому не мешает. Есть простые правила уличных музыкантов, во многих странах они примерно одинаковы. Не играть больше часа на одном месте. После этого перемещаться на дистанцию свыше 200 метров, договариваться между собой. Не использовать громкую подзвучку.
— Но, возможно, не в том случае, когда у тебя инструмент весит 45–70 кг и ты вынужден его на себе тащить? Довольно сложно быть мобильным.
— Почему? Нормально. В моем случае это очень легко: вибрафон на колесиках, он катится, сверху можно положить все, что угодно. Я с инструментом проходил несколько километров. Ну, что-то может отвинтиться, отвалиться, надо поглядывать. Но потом можно и прикрутить. Это все-таки не рояль тащить по улице, опасаясь, что он расстроится. Вибрафон не расстроится, это просто железо.
— У вас в соцсети «ВКонтакте» пост про восемь концертов за день. Это же можно с ума сойти.
— Можно. Мы и сошли.
— Как выдержать такой ритм?
— Это была идея организаторов фестиваля, показы — как в театре, каждые час-два. Мы устали, но на деле получился медитативный опыт. Как ни странно, появлялись какие-то новые «фишки», мы играли чуть-чуть по-другому, это было как репетиция — семь прогонов. В один день мы исполнили семь сказок, во второй семь, а потом вечером я еще дал концерт в клубе JFC.
— Говорят, вы с Владимиром в принципе очень много работаете. Куда так бежите?
— Сказать, что «очень», я бы не сказал. Вот кто работает — это Володя, у него еще масса проектов, кроме меня, там и барочная музыка, и концерты с дудуком, и этнические народные, и различные джазовые. У меня два совместных с Володей: трио Bilimbo, где мы играем с кубинским музыкантом, и Cool Train Project. Часто зовем Владимира в проект о писателях-меломанах, там экспериментируем.
— Недавно на канале «Культура» вышел большой документальный фильм с вами в главной роли. Смотришь его — и складывается впечатление, что вы совершенно питерский человек и нигде, кроме Петербурга, жить бы и не смогли. Что скажете?
— Ну, на самом деле я много где жил. 12 лет подряд перемещался между Германией и Англией, мне нравилось быть свободным, жить и там, и там. Думал, так будет всегда. Надеюсь, это вернется. Когда я первый год находился в Англии, мне казалось: господи, какие чопорные эти англичане, невозможно же! Ничего не понимают! Общество, в котором я жил, было чисто английским, я не встречался с русскими эмигрантами. И это в итоге оказалось очень хорошо: ты вдруг в какой-то момент перестраиваешься, начинаешь их понимать, понимать их менталитет, начинает что-то нравиться, что-то не нравиться, но ты осознаешь, что для тебя эта страна становится уже близкой. Мне кажется, такой процесс принятия происходит примерно в течение года. И это хороший опыт. Зачастую приезжаю в другую страну — Таиланд ли, или Черногорию,— и у меня появляется ощущение, что я приехал и здесь живу. Что я не турист, весь мир открыт, и я такой же человек, как и все. Но эта перестройка произошла именно после путешествий в Англию и Германию.
— В вашем минивэне можно жить?
— В принципе, да. В начале 2000-х у меня был похожий автобус, я, действительно, мог в нем ночевать, но нельзя сказать, чтобы это происходило регулярно. Хотя в Италии мы ночевали с дочкой и женой в минивэне, когда ей было два года. Это не так комфортно, как кажется, все же это не караван.
— Сейчас не думали взять семью и уехать?
— Многие об этом думают. Ограничения, которые появляются, для музыканта неприемлемы. Творческий человек — человек свободный. Невозможно сидеть внутри какой-то бочки и «творить», мы проходили это все в Советском Союзе. Оказаться в закрытом мире, закрытой стране — конечно, не вариант для концертирующего музыканта. Я не склонен к эпатажу или странным концертам в поддержку чего-то (или наоборот, не в поддержку). Я за чистоту жанра, за то, чтобы иметь возможность играть концерты — желательно везде.