В нью-йоркской Metropolitan Opera возобновили «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича в постановке Грэма Вика. На главную партию в одной из главных русских опер ХХ века пригласили московскую оперную певицу. Солистка «Геликон-оперы» Светлана Создателева накануне премьеры возобновления рассказала Владимиру Дудину о приеме на американской сцене, о русском языке иностранных солистов и о том, насколько лесковская Катерина Измайлова актуальна сейчас.
— Как вы для начала добрались до Нью-Йорка? Сейчас выступление российской оперной артистки в Metropolitan выглядит какой-то фантасмагорией.
— Да, так и есть. Но пришлось пережить две очень трудных недели подготовки к отъезду. Я просто отключила нервы. Все могут себе представить, каких усилий стоит сегодня получение американской визы. Через полсвета я попала в Варшаву, где мне при помощи сенатора от штата Нью-Йорк выбили срочную визу. Сказать, что меня приняли хорошо,— не сказать ничего: для этого было сделано все. Я, честно говоря, как в сказку попала. Никогда не забуду тот момент, когда мне, прогуливавшейся по Варшаве, позвонили из посольства: «Ваша виза готова». На свой страх и риск, еще не имея визы, я купила билет на самолет, прекрасно зная, что американское посольство советует не покупать билет, пока не получишь визу. Но у меня была какая-то мистическая уверенность, что я все же окажусь в прошлую субботу в Нью-Йорке. В итоге выдали визу, в субботу я действительно прилетела в Нью-Йорк, где на следующее утро на репетиции спела всю оперу, и, очевидно, хорошо, потому что еще не успела пострадать от джетлага. Дирижер Кери-Линн Уилсон сказала, что лучшей Катерины она не слышала. Я ответила: «А лучше и нет!»
— Хороший сюжет для мемуаров.
— Именно! Когда близкие слышат этот мой рассказ, говорят, что надо срочно браться за мемуары. Но у меня вся жизнь такая. Помню момент, когда впервые поступило предложение о контракте в Метрополитен с «Огненным ангелом» Прокофьева, который, к сожалению, не состоялся из-за пандемии. Я сидела на грядке, полола свеклу, когда позвонил агент и пригласил. Ну очень хорошо, прекрасно, что тут можно было сказать. Я считаю, что и нужно следовать судьбе, не надо ничего форсировать. Делать только то, что ты должна. Я в это верю.
— И как вас встретили в Метрополитен-опере?
— Удивительная доброжелательность. После первой же репетиции я почувствовала себя как дома, было спокойно и комфортно. Руководство театра поблагодарило за то, что я смогла так перестроить свою жизнь ради приезда к ним: «Мы счастливы, что вы с нами». Кроме того, очень располагает профессионализм во всем и у всех. Обожаю работать в атмосфере, когда люди заняты только творчеством, а не пересудами, люблю настоящую работу. Я была поражена потрясающим русским языком у американских солистов, качеством голосов. Тут принято хвалить друг друга, при этом все замечания выслушиваются абсолютно спокойно.
— На вашем счету много разных постановочных версий этой оперы Шостаковича. Версия Грэма Вика дает какой-либо радикальный ракурс вашей любимой роли?
— Да, постановок этой оперы у меня действительно было много. Здесь линия моей героини для меня скорее «размята». У меня раньше бывали моменты удивления, например, в Ренате в «Огненном ангеле», когда режиссер или дирижер что-то подсказывали мне — и я понимала, что тут действительно можно что-то поменять. В этой постановке для меня все оказалось достаточно традиционно: подавление, скука, домашняя тирания. Когда я впервые посмотрела этот спектакль на видео, сложилось впечатление «лайтового» варианта. Мне случалось участвовать в куда более жестких постановках. Например, в постановке немецкого режиссера турецкого происхождения Имме Карамана в австрийском Клагенфурте акцент был на домашнем насилии, очень современном, и игра была очень тонкой, с психологической проработкой каждой детали. Я проходила весь ад жизни Катерины, пропуская сквозь себя, было тяжело.
— Но о чем-то вас все же просили на репетициях?
— Когда я впервые общалась онлайн с режиссером, возобновляющей спектакль, она сразу сказала, что дает мне карт-бланш в линии моей героини, и позволила играть так, как я хочу и чувствую. Я считаю, что это тоже действенный путь, потому что, если я люблю и чувствую свою героиню, мне не надо ничего лишнего рассказывать, как ее нужно «делать». Помню, когда я готовила Брунгильду в «Валькирии» с Владимиром Юровским для своего дебюта в Лондоне, я настолько вгрызлась во все взаимоотношения, что режиссер сказал: «Светлана, я вижу, вы в материале, вы просто Брунгильда. Делайте как чувствуете». Для меня это всегда самое ценное.
— Как чувствуете себя рядом с американскими коллегами?
— Тенор Брендон Йованович — отличный профессионал, великолепно поет по-русски, замечательный партнер, всегда спросит, все ли меня устраивает. У канадского баса Джона Релейи — дебют в партии Бориса Тимофеевича, и у него тоже восхитительный русский. Чувствуется, что он еще ищет чего-то в самой роли, но музыку и текст поет так, что думаешь, что поет русский певец. Он рассказал мне, что знаком с русским репертуаром, пел Бориса, Гремина. Все это вызывает большое уважение, конечно.
— С одной стороны, много удивительного, с другой — логично, что эту оперу с ее протестом против подавления личности выбрали именно сейчас. Всякий раз слушая ее в Мариинском театре под управлением Валерия Гергиева, я думаю, что страна, где написана такая опера, должна была давно извлечь определенные уроки, но тем не менее происходит то, что происходит.
— Я много думаю об этом, особенно сейчас. Эта опера, на мой взгляд, о мощнейшем взрыве, прорыве, побеге из царства тьмы человеческого существа, которое долго подавляли. Катерина — живая прежде всего, может быть, недалекая, не интеллектуалка, но живая и чувствующая. В ее окружении — ходячие уроды и монстры. И когда она вырывается, мы видим этот колоссальный взрыв, прорыв в пространство любви, страсти, жизни. К сожалению, жесточайший финал — это уже драма, но не социальная, а человеческая. Человек уничтожает человека — звери так не уничтожают друг друга. Это актуально всегда.