В 1852 году в журнальной публикации, а затем в 1855 году в своей монографии приват-доцент Берлинского университета Роберт Ремак доказал до этого умозрительный центральный постулат клеточной теории — «Omnis cellula e cellula» («Всякая клетка происходит из другой клетки»), а также представил гистологические доказательства наличия трех разных зародышевых слоев (листков) в эмбрионе позвоночных животных и проследил их развитие в курином эмбрионе.
Роберт Ремак
Фото: wikipedia.org
Роберт Ремак
Фото: wikipedia.org
Но даже при таком солидном вкладе в клеточную теорию и эмбриологию Роберт Ремак в истории науки практически был забыт.
Третий столп биологии
Как известно, современная биология покоится на трех столпах XIX века. Два из них воздвигли Чарлз Дарвин (теория эволюции с естественным отбором) и Грегор Мендель (законы наследования). Но в случае клеточной теории нельзя сказать определенно, кто именно подобно ветхозаветному Иакову поднял камень на этом поле биологической науки и поставил его столпом. Слишком много ученых в этом поучаствовало — от Роберта Гука и Марчелло Мальпиги в XVII веке до Маттиаса Шлейдена и Теодора Шванна, которые, сравнивая клетки растений и животных, в 1839 году постулировали единство элементарной (клеточной) структуры всего живого на Земле и в истории науки и школьных и вузовских учебниках считаются основоположниками клеточной теории.
Но тут есть один нюанс, про который в учебниках обычно не упоминают. Шлейден, а за ним Шванн считали, что клетки у растений и животных могут возникать из бесструктурного неклеточного вещества. Для их главного постулата — единства элементарной структуры организма — это выглядело непринципиальной деталью, но для клеточной теории как общебиологической основы эта деталь была очень даже принципиальной.
Фундаментальные обобщения в науке биологии существовали и ранее. Хронологически первым из них была убежденность в том, что каждое живое существо должно обязательно иметь своих родителей. Отсюда со временем родился постулат о невозможности самозарождения живых существ из неживого вещества. Нет необходимости вспоминать ранние опыты по абиогенезу, которые предельно ясно показали, что из ничего не получится «нечто». Еще в XVII веке вопрос о «самозарождении», в которое верили в Средневековье, был поставлен под большое сомнение, а окончательно закрыт опытами Луи Пастера в XIX веке. Иного и быть не могло. Хотя бы потому, что этот постулат в биологии был аналогом закона сохранения вещества в физике и химии.
Если Шлейден и Шванн фактически игнорировали (точнее, упускали из виду этот принцип) и просто констатировали, что все живые организмы построены из более или менее одинаковых кирпичиков — клеток, то Роберт Ремак вольно или невольно связал их клеточную теорию с постулатом о невозможности абиогенеза, доказав, что клетки не могут самопроизвольно возникать из неклеточного вещества; они могут образовываться лишь в результате деления других клеток. Потом, в середине ХХ века, стало понятно, что за этим принципом лежит невозможность самопроизвольного синтеза молекул ДНК, несущих наследственную информацию. Такие молекулы могут образовываться лишь путем самокопирования родительских молекул ДНК.
Доцент и профессор
Про ДНК Ремак, понятно, не знал, но был уверен в том, что клетка может получиться только из клетки и никак иначе, во всяком случае, его наблюдения за развитием куриного и лягушачьих эмбрионов это стопроцентно подтверждали. Об этом он сообщил в 1852 году в статье «Uber extracellulare Entstehung tierischer Zellen und ber Vermehrung derselben durch Teilung» («О внеклеточном происхождении клеток животных и их размножении путем деления») в журнале «Archiv fur Anatomie, Physiologie und wissenschaftliche Medicin», весьма уважаемом в научных кругах издании с высоким импакт-фактором, как сказали бы сейчас. А потом о том же самом он более подробно написал в своей книге «Untersuchungen uber die Entwickelung der Wirbelthiere» («Исследование развития позвоночных животных»), вышедшей в Берлине в 1855 году.
Четыре года спустя, в 1859 году, в том же Берлине выходит монография профессора Берлинского университета Рудольфа Вирхова «Die Cellularpathologie in ihrer Begrndung auf physiologische und pathologische Gewebelehre» («Клеточная патология и ее обоснование в нормальной патологической гистологии»). Она была еще толще (около 450 страниц), чем монография Ремака, и более разноплановая, но главная ее мысль была такой же, как у Ремака,— «Omnis cellula e cellula». Именно этими словами на латыни профессор Вирхов годом ранее, в 1858 году, сформулировал ее на своих лекциях в Берлинском университете.
В итоге в истории науки профессор Берлинского университета Рудольф Вирхов остался отцом-основателем современной клеточной теории, а приват-доцент того же университета Роберт Ремак остался как бы с краю, как говорят в народе. Впрочем, в современных солидных научных работах по истории биологии их авторы выражаются еще хлеще: мол, профессор Вирхов злонамеренно обокрал доцента Ремака, да так, что тот пикнуть не смел, только насмерть обиделся и рассорился с Вирховом.
Доля истины в этом есть, ссылок на работы Ремака, как это полагается делать в науке, в публикациях Вирхова по клеточной теории нет, то есть налицо плагиат. Но не все так однозначно, как сейчас любят говорить. Наука наукой, но не стоит забывать, где и в какое время происходила революция в эмбриологии и кем были ее главные участники.
Объективные обстоятельства
В 1850-е годы, после «Весны народов» (серии революций в Европе в 1848–1849 годах), в Пруссии оживилась идея объединения всех немецких земель в рамках Священной империи германских народов, ни больше ни меньше. В той же Пруссии в Берлинском университете в эти годы работали Вирхов и Ремак. При этом Ремак был там, как уже сказано, приват-доцентом, а Вирхов — профессором. Ремак после окончания в 1838 году университета и защиты в нем докторской диссертации «Observationes anatomicae et microscopicae de systematis nervosi structura» («Наблюдения по анатомическому и микроскопическому строению нервной системы») был вынужден уехать в родную Познань (Позен), тогда входившую в Прусское королевство, на должность, эквивалентную нынешней должности участкового врача, хотя своей диссертацией он фактически совершил своего рода революцию в неврологии.
Как ни странно это выглядит сейчас, но и в середине XIX века вплоть до работ Ремака нервные волокна считались трубочками, по которым течет некая нервная жидкость. Помимо прочего Ремак убедился, что нервные волокна — хорошие проводники электрического тока, то есть подвел научное объяснение под эффект гальванотерапии и позже ввел ее в клиническую практику в клинике Шарите в Берлине для лечения нервных болезней. Только этого было вполне достаточно, чтобы обессмертить свое имя в истории науки или по меньшей мере сделать профессорскую карьеру в университете.
Но ничего этого не произошло, потому что Ремак был евреем, причем не только по национальности, но и по вере. А по прусским законам путь в науку таким был закрыт, их просто не допускали к процедуре так называемой хабилитации (подтверждения профпригодности к государственным должностям, в том числе профессорской должности), хотя формально pro venia legendi (право на чтение лекций) он, защитив докторскую диссертацию, имел. Как вспоминал Николай Пирогов, прошедший в те годы постдоковскую стажировку в Берлинском университете: «От доцента много тут не требуют. Он напишет легонькую докторскую диссертацию да безделицу pro venia docendi (публичную лекцию.— “Ъ-Наука”) — и готов».
Но Ремак вместо pro venia legendi получил всего лишь право на частную практику в Позене. В 1842 году он вернулся в Берлин и всеми правдами и неправдами получил должность ассистента у профессора Шенлейна, директора клиники Шарите и профессора Берлинского университета. Профессор Шенлейн был также лейб-медиком короля Пруссии Фридриха Вильгельма IV и, вероятно, потому смог помочь Ремаку без ущерба собственной карьере, устроив того в свою клинику на должность ассистента с окладом 200 талеров в год, суммой, на которую тогда можно было прожить, не шикуя, но и не экономя на еде и обычных повседневных расходах.
Здесь, в клинике Шарите, Ремак и выполнил основные свои исследования по эмбриологии. При этом он работал здесь не только с куриными и лягушачьими эмбрионами, но, похоже, с человеческим абортивным материалом тоже. Об этом историки науки не говорят ни слова, но как тогда объяснить задокументированные факты того, что материалы для исследований ему поставляли трансплантолог клиники профессор Диффенбах и главный врач акушерского отделения клиники Шарите профессор Йозеф Шмидт. В своих публикациях по клеточной теории и зародышевым листкам Ремак не упоминал про свои исследования человеческих эмбрионов, точнее, их сравнение с куриными у него шло как бы априори. И, вероятно, его коллеги, ученые-эмбриологи, понимали эзопов язык ассистента Ремака.
В 1843 году Ремака избрали в члены Леопольдины (ныне Немецкая академия наук), и он мог бы легко стать доцентом, а затем профессором Берлинского университета. Для этого от него требовалась самая малость — отказаться от своей религии и принести присягу чиновника госслужбы. Но Ремак от этой чести отказался, мотивировав это «неудобством вынужденного перехода в другую религию». Только в 1847 году, когда в Пруссии был принят закон о гражданских правах евреев (без предоставления им политических прав), Роберт Ремак получил pro venia legendi и приват-доцентскую должность в Берлинском университете. В 1848 году после начала «Весны народов» в конституции Пруссии появился пункт и о политических правах евреев, но в реальной жизни их дискриминация при приеме на гражданскую службу продолжалась еще довольно долго. Ремак получил профессорскую должность, причем лишь внештатного профессора, только в 1859 году, за год до своей смерти.
Рудольф Вирхов был на шесть лет моложе Роберта Ремака, на пять лет позже него закончил Берлинский университет, защитил диссертацию и стал доктором медицины. Он тоже работал в клинике Шарите, был ассистентом у профессора Берлинского университета Йоханнеса Мюллера, в 1847 году стал приват-доцентом Берлинского университета. Иными словами, университетская карьера у него развивалась по трафарету того времени для молодых, подающих надежды ученых. Но доцент Вирхов был еще политически активным молодым человеком.
Когда летом 1848 года в Пруссии вспыхнула революция, он начал издавать газету «Die Medizinische Reform» под лозунгом «Медицина — это социальная наука, а политика — это не что иное, как медицина в больших масштабах». Руководство Берлинского университета постаралось без лишнего шума избавиться от политически озабоченного доцента, отправив его с повышением на профессорскую должность в Вюрцбургский университет в Баварии, где Вирхов немного поостыл и следующие восемь лет занимался наукой. Вернулся он в Берлин в 1856 году на должность профессора патанатомии и физиологии и директора Института патологии клиники Шарите уже европейски известным ученым.
В столице Пруссии его политическая деятельность возобновилась, да еще как! Впереди у него был мандат депутата Прусского сейма, а после объединения Германии — и мандат депутата рейхстага, лидерство в Прогрессивной партии, соперничество с Бисмарком за пост канцлера вплоть до вызова его Бисмарком на дуэль. Словом, это был уже не кабинетный ученый, а политик-тяжеловес по современной терминологии. Пока был жив Ремак, все это было еще в будущем, но уже тогда всем было ясно, что у профессора Вирхова большое будущее, а доцент его кафедры в Берлинском университете Роберт Ремак на его фоне выглядел бледно.
При этом они давно друг друга лично знали, переписывались по научным вопросам, и Вирхов был первым, кому писал о своих исследованиях Ремак. Словом, домами они, конечно, не дружили, но Вирхов, со своей стороны, всячески старался поддержать коллегу, и назначение Ремака профессором в 1859 году было целиком заслугой Вирхова. Почему профессор Рудольф Вирхов не сослался на работы Ремака в своем главном труде по эмбриологии, сейчас можно только гадать. В подобных ситуациях обычно говорят: так получилось.
Можно лишь посочувствовать приват-доценту Берлинского университета Роберту Ремаку, что он родился в неудачное время в неудачном месте. Но это как посмотреть. Его внук, названный в честь деда Робертом, был тоже приват-доцентом Берлинского университета до 1933 года, только на кафедре математики. В 1942 году этот приват-доцент Роберт Ремак был удушен газом «Циклон Б» и сожжен в печи крематория в Освенциме. А его теорема в области теории групп (теорема Ремака) теперь называется теоремой Крулля—Шмидта. Ничего личного. Они ведь ее развили, углубили и донесли до математических научных масс.