В прокат вышла семейная драма «Брат и сестра» (Frere et soeur) Арно Деплешена. Каким образом столь откровенно неряшливый с профессиональной точки зрения режиссер уже тридцать лет остается одним из фаворитов французского кино, в очередной раз удивился Михаил Трофименков.
Фото: Shanna Besson - Why Not Productions; Arna Media
Фото: Shanna Besson - Why Not Productions; Arna Media
Что может быть прекраснее, чем похороны! Разумеется, похороны экранные — идеальный сценарный катарсис. Именно смерть близких позволяет режиссерам свести над разверстыми могилами давно и смертельно рассорившихся родственников, заставить их ощутить всю тщету земных скандалов, упасть друг другу на плечо, разрыдаться и примириться перед лицом вечности. Или, напротив,— тоже вариант — сорвать с участников траурной церемонии лицемерные маски, явить свои подлинные лица и выпустить на волю потайную ненависть.
«Брат и сестра» начинаются с поминок по шестилетнему сыну писателя Луи (Мельвиль Пупо), с которых тот буквально вышвыривает сестру-актрису Алис (Марион Котийяр) и ее мужа, своего бывшего лучшего друга. А завершаются похоронами родителей героев, после которых Луи и Алис вроде бы избывают многолетнюю ненависть и начинают жизнь сначала.
Банальные, но, как правило, безотказно работающие мелодраматические конструкции. И надо быть Арно Деплешеном, чтобы так бездарно профукать все таящиеся в них самоигральные ситуации. Ладно, когда он игрался в триллер («Часовой», 1991) или подпускал на экран мистического тумана («Призраки Исмаэля», 2017), невнятность происходящего еще можно было списать на жанровые особенности. Но когда речь идет об обычных людях в обычных экзистенциальных обстоятельствах, невнятность оборачивается элементарной неряшливостью.
Начнем с того, что, чтобы быть похороненными и таким образом собрать на своих могилах семейный синклит, надо для начала умереть. У Абеля и Мари-Роз, родителей Алис, Луи и Фиделя (Бенжамен Сиксу), безликого посредника между братом и сестрой, о котором известно лишь то, что он учитель физкультуры и гей, проблем возникнуть не должно бы. Оба они более чем в преклонном возрасте. Однако Деплешен сочиняет им трагедию, столь причудливую, что напоминает она не Эсхила, а Даниила Хармса.
Ехали супруги на премьеру к дочке. Тут в них чуть не врезалась девушка на мамином авто, но угодила в дерево. И только-только собралась умереть на руках Абеля, как из-за поворота выскочила фура, водитель которой тоже не справился с управлением и снес старичков. «О, сюжет!» — сказал бы полотер, выдававший себя за писателя, из «Я шагаю по Москве».
Интересно, дальнобойщик-то выжил?
Далее: чтобы помириться над родительскими гробами, надо сначала поссориться. Да не просто поссориться: между Луи и Алис пылает костер ярой ненависти. Лет двадцать назад Алис так и сказала Луи на презентации его первого романа: «Я тебя ненавижу». Он рассмеялся: «Я знаю». К моменту же роковой аварии с родителями ненависть достигла таких античных высот, что, завидев в больничном коридоре спину удаляющегося Луи, Алис натурально грохается без чувств. Ясное дело, актриска, но хотелось бы просто так, праздного интереса ради, осведомиться: c чего такие возвышенные страсти вообще разбушевались?
Да ни с чего. Просто так. Было у ребят счастливое детство, любящие родители, удачные творческие карьеры. Ни тебе семейного насилия, ни инцеста, ни иных скелетов в шкафу. Вроде бы Луи в своих романах не раз и не два написал какие-то невыносимые гадости об Алис. Но ни единого намека на то, что это за гадости, Деплешен себе не позволяет. Остается предположить, что Луи — просто злобная сволочь-мифоман. Однако все режиссерское сочувствие на его стороне.
Вопросы к сюжету возникают буквально на каждом шагу. Луи — католик, но из иудейской семьи. В минуту душевного смятения друг Цви отводит его в синагогу. Да, красивая церемония. Но к чему это, что объясняет иудейская тема в характере героев? Ровным счетом ничего, как и пристрастие Луи и Цви к курению опиума. Неужели Деплешен имел в виду марксистскую максиму «религия — опиум народа»? Да нет, ничего он не имел в виду.
Алис завязывает странную дружбу со своей поклонницей, голодной и бесприютной Лючией. Сначала подозреваешь, что это парафраз гениальной «Премьеры» Джона Кассаветиса, где стареющую театральную звезду преследовала мертвая фанатка. Но нет, Лючия отнюдь не зомби, а румынка. Неужели таким образом Деплешен намекает на легенду о Дракуле? Да нет, ни на что он не намекает. Разве что отыгрывает политкорректный мотив солидарности с беженцами, хотя что это за штука такая — «румынские беженцы», никогда не слышал.
Безусловный апогей сценарной нелепости — финал, в котором Деплешен решает судьбы героев, назначая каждому из них общественно полезную функцию. Больше всего это напоминает финал банального советского фильма, где парень, запутавшись в личных отношениях, улетит бурить нефть в Уренгой, а его подруга — учить детей в сибирскую деревню. И всем сразу станет хорошо. Пожалуй, это лучшее, что есть в фильме: бессмысленные судьбы персонажей обретают хоть какой, пусть и нелепый, смысл.