выставка примитив
В центральном выставочном зале "Манеж" открылась первая в Петербурге персональная выставка президента Академии художеств РФ Зураба Церетели. Выставке радовался МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
Зураб Константинович — щедрый талант. Даже те, кто не попадет на выставку, масштаб его творчества оценят, просто пробежав мимо Манежа. На портике между Диоскурами, скопированными Паоло Трескони со статуй перед Квиринальским дворцом в Риме, воцарился восьмиметровый Петр I господина Церетели. Не самый большой из изваянных им самодержцев, но все-таки достаточный, чтобы Петербург со своим жалким классицизмом склонил голову перед творчеством современника.
Корреспондент Ъ наивно пытался усмотреть в этом концептуальном, почти постмодернистском жесте какой-нибудь символический смысл: месть Петербургу, до сих пор обходившемуся, не считая памятника графу Шувалову во внутреннем дворе Академии художеств, без памятников мэтра, самоиронию, манию величия, на худой конец. Все гораздо проще: "Невозможно было кран достать. Хотели поставить внутри, пришлось поставить там". Зурабу Церетели некогда думать о контексте, он занят исключительно текстом. Недовольны крымские татары и отдельные демократы намеченным на 9 мая открытием перед Ливадийским дворцом в Ялте памятника "большой тройке" — не беда. "Могу оставить пустой стул без Сталина. И назвать: 'Ждем'. Или: 'В ожидании'". Боже упаси искать в этом скрытый сталинизм. Можем со Сталиным, можем без Сталина. "Чем больше будете меня ругать, тем больше буду работать". Боже упаси, куда уж больше, поберегите здоровье. 9 мая помимо ялтинской "тройки" на многострадальной Поклонной горе в Москве откроется еще один монумент работы господина Церетели: 15 стел, каждая по 15 метров, в честь 15 фронтов Отечественной войны. Страшно подумать, сколько в составе каждого фронта было армий, в каждой армии — корпусов, в каждом корпусе — дивизий, и все ведь достойны бронзы. Кроме того, господин Церетели "развивает жен декабристов": близится 180-летие восстания на Сенатской. И каждую деталь надо продумать. Например, на плечах даже не исторических личностей, а простых тбилисских кинто, рыбников и дворников, на плечах героев заботливо усажены бронзовые птички. И то правда: вдруг несознательные пернатые не облюбуют памятник по своей воле — а что за монумент без птички?
При этом монументальная скульптура — далеко не главная часть творчества Зураба Церетели. Сколько цветных шелкографий, перегородчатых и объемных эмалей создает он ежедневно и ежечасно! Развешанные сплошными коврами от пола до потолка, они не поддаются эстетическому анализу, их можно только пересчитать. Вот эмали "Библейские сюжеты" (1999-2000), созданные в подражание примитивам раннего Возрождения,— 53 штуки. Вот шелкографии из серии "Тбилиси" (2004-2005) — 29 штук. Ни дня без шедевра; не метафора — констатация факта, подтвержденная авторской датировкой работ. 3 января в мастерскую заглянули хорошенькие Жолико с Макой. 7 января — Никуша с бутылкой. 8 января — Биба. 9 января — монументальная Сима с тщедушным Семой. 10 января — Линда. Все, кроме мужчины Никуши, разделись.
Когда рассматриваешь огромные фотографии бронзовых памятников работы Зураба Церетели, на первых порах тянет сморозить какую-нибудь гадость. Типа очень все эти Булгаковы с полуголыми Спиваковыми и здоровые духи в здоровом теле (так, без низкопоклонства, называется памятник босому каратисту с лицом Владимира Путина) напоминают о кладбищенских аллеях. Но нет, в морге чувствуешь себя, посещая, например, музей Шилова. Ассоциации с работами господина Церетели иные, теплые, человечные. Что за Высоцкий, навьюченный храмами с куполами; что за бронзовые сиськи (даже в памятнике Марине Цветаевой), они привлекают к себе внимание в первую очередь; бутылки, рыбины. Да это же чеканки в моем любимом "Бочонке", единственном питерском пивняке, сохранившемся в первозданном виде с 1970-х годов. Бронзовый Есенин, обнявший березку, бронзовый Пастернак со свечой, что горела на столе,— один к одному выжженные по фанере портретики, облагораживавшие интерьеры интеллигентных ИТР тех же "застойных" времен. И чтоб никто не перепутал, каждое изваяние сопровождается деталями, указывающими на профессиональную принадлежность объекта изображения, а если речь о поэте — бронзовыми его строками. Странно, правда, читать на памятнике Высоцкому неаппетитное "Грязью чавкая жирной да ржавою". А что такое скорбные эмали "Сгубила меня бутылка" или "Путь в вытрезвитель — путь опять в вытрезвитель", как не переведенные в благородную технику классические татуировки на тему "Что нас губит": водка, карты, бабы.
Зураб Церетели искренен в своей любви к Нико Пиросманишвили: он такой же примитив, такой же автор сентиментальных и жестоких городских романсов. К сожалению, в отличие от Нико, он слишком много видел и знает: представьте себе "Вечную весну" Родена, адаптированную для пивной, а на выставке есть и такая работа. Другое дело, что ни Нико, ни Анри Руссо не могли бы (да и не должны ни при каком раскладе) возглавлять Академию художеств, худо-бедно, но обязанную хранить академические традиции. А господин Церетели не Руссо и не Пиросмани. Он живая иллюстрация к тезису американского исследователя культуры Джона Сибрука, утверждающего в книге "Nobrow", что в наши дни критерий "эстетического вкуса" сменился критерием "аппетита". Зураб Константинович — человек безудержного, пугающего аппетита. Недаром его пресс-конференция и вернисаж — единственные на моей памяти, которые сопровождаются непрерывным поением и кормлением всех присутствующих. И когда на вопрос, таится ли в его сердце особая любовь к Петербургу, он восклицает: "Ой!", невольно хочется повторить это вслед за ним.