Кинокомпания «Русский Репортаж» выпустила в прокат четыре фильма Ингмара Бергмана — не просто одного из важнейших режиссеров мира, но великого художника и мыслителя, одного из тех, кто определил сам образ ХХ века. Российские зрители могут увидеть на большом экране «Сквозь темное стекло» (Sasom i en spegel, 1961), «Молчание» (Tystnaden, 1963), «Шепоты и крики» (Viskningar och rop, 1972) и «Осеннюю сонату» (Hostsonaten, 1978). Искренне радуясь релизу, Михаил Трофименков не удержался от того, чтобы задать несколько горьких вопросов.
Кадр из фильма Ингмара Бергмана «Сквозь темное стекло»
Фото: Svensk Filmindustri AB
Кадр из фильма Ингмара Бергмана «Сквозь темное стекло»
Фото: Svensk Filmindustri AB
Прокат шедевров Бергмана — триумф одинокой и непопулярной концепции проката, которую я много лет защищал. Условные «глобалисты» утверждали, что Голливуд правит бал в отечественном прокате потому, что такова воля народа: спрос определяет предложение. Ну а всех этих ваших Антониони, Бергманов и Сокуровых никто и даром смотреть не будет. Битком набитые залы на повторных премьерах как раз «всех этих», организованных, прежде всего, компанией «Иное кино», свидетельствовали об обратном. В питерской «Авроре» пришлось ставить дополнительные, чуть ли не ночные сеансы «Гражданина Кейна» Орсона Уэллса: столько людей стремилось на черно-белый, выкрутасный, барочный шедевр 1941 года. Но «глобалисты» передергивали плечами. Да, в Москве и Питере найдется несколько тысяч извращенцев, поклонников «Безумного Пьеро» Годара или «Манхэттена» Вуди Аллена, но люди-то против.
Мне же всегда казалось, что не спрос определяет предложение, а предложение — спрос. И если вместо номерных «Человеков-пауков» или «Кунг-фу панд» круглые сутки показывать Довженко и Куросаву, зрительские души будут требовать еще и еще: каких-нибудь Ясудзиро Одзу или Сатьяджитов Раев.
Спор это оставался чистой абстракцией, ни одна из сторон не могла доказать свою правоту. Сейчас «Бэтменов» в прокате заменяют Бергманы. В некотором смысле этот извив прокатной политики возрождает или имитирует советскую практику массового «принуждения к культуре». Это, грубо говоря, когда лекторы общества «Знание» читали на бакинских нефтепромыслах, донецких шахтах и даже в заполярных колониях лекции о готике и импрессионизме. А на ежемесячных неделях иностранных кинематографий, прокатывавшихся по всем главным городам СССР, можно было увидеть новехоньких Фассбиндеров или Трюффо.
Но тогда-то люди не были знакомы со всякими-разными «Марвелами» и искренне верили, что построить коммунизм можно, только овладев всеми сокровищами мировой культуры. Сработает ли эта политика по отношению к постсоветским зрителям — большой-большой вопрос. Пойдет ли кто-нибудь на Бергмана в отсутствие комиксовой жвачки? Но даже если авантюра не удастся, за попытку, как писал Андрей Вознесенский, спасибо.
Другой вопрос — не коммерчески-политического, а сугубо эстетического толка — касается выбора фильмов для бергмановского релиза. Все четыре — шедевры, но шедевры страшные.
Во всех фильмах мучительно разлагаются отношения между родственниками. Тонет в шизофрении и инцестуальной связи с братом Карин («Сквозь темное стекло»): в этом самом «достоевском» фильме Бергмана-богоборца Бог чудится ей кошмарным пауком. В неведомом городе неведомой страны, населенной карликами, танками и похотливыми официантами, пережевывают взаимное отвращение две сестры («Молчание»). Еще две сестры («Шепоты и крики») изумительно бездушны по отношению к умирающей третьей: лишь служанка, потерявшая сына, остается лучом в темном царстве. Наконец, долгожданная встреча между матерью (единственный раз у Ингмара сыграла его великая тезка Ингрид Бергман) и дочерью завершается истерикой. А семейной трагедии в каждом фильме неизменно аккомпанирует тема неизлечимой болезни, онкологической или психической.
Так что выбор фильмов идеально совпадает с официозной советской трактовкой Бергмана как режиссера отчаяния, мрака, безнадеги и распада личности. Чертова экзистенциалиста, короче говоря: в 1960-х это слово было почти непристойным ругательством.
При этом все его фильмы, не считая прорвавшихся в прокат «Земляничной поляны» и той же «Осенней сонаты», можно было увидеть в кинотеатрах Госфильмофонда. И даже в те былинные времена даже советские зрители могли понять, что реальный Бергман отнюдь не совпадает с Бергманом в его официозной интерпретации. Что он может быть легким, фривольным, гривуазным комедиографом («Улыбки летней ночи», 1955; «Обо всех этих женщинах», 1964). Что даже мрачнейшая по фактуре «Седьмая печать» (1957) — чума, охота на ведьм — гимн жизни, а не пляска смерти. И вслед за мрачнейшим, «советским» Бергманом очень хотелось бы увидеть в прокате Бергмана радостного.