В прокат выходит фильм Люсиль Адзиалилович «Уховертка» (Earwig), как бы страшная сюрреалистическая сказка в строгих бельгийских декорациях, удостоенная приза жюри на фестивале в Сан-Себастьяне. Михаил Трофименков ожидал от фильма, снятого женой зубодробительного экстремала Гаспара Ноэ, чего-то более шокирующего.
Самодостаточные странность, многозначительность и мутность фильма оказывают своего рода гипнотическое действие
Фото: Anti-Worlds
Самодостаточные странность, многозначительность и мутность фильма оказывают своего рода гипнотическое действие
Фото: Anti-Worlds
Примерно на двадцатой минуте двухчасового фильма его как бы герой, некто Альберт (Пол Хилтон), прикладывает к стене в коридоре стакан, чтобы расслышать, что происходит в комнате некой девочки Мии (Романа Хемелаэрс). Расслышать удается лишь пощелкивание девчачьих зубов да стрекот лапок некоего мерзкого членистоногого. Наверное, эта тварь и есть пресловутая уховертка, в честь которой назван фильм. Но на вид таракан тараканом. Не иначе, догадается начитанный зритель, это тонкий намек на бессмертные стихи капитана Лебядкина из «Бесов» Федора Достоевского. «Жил на свете таракан, // Таракан от детства, // И потом попал в стакан, // Полный мухоедства».
Почему бы и нет. Фильм Люсиль Адзиалилович открыт любым интерпретациям, поскольку безбрежен, как космическая пустота. И, как космическая пустота, холоден, бессмыслен и неприятен.
Действие его происходит где-то и когда-то в Европе. Судя по литературному первоисточнику, роману английского художника Брайана Кэтлинга, по экранным отсылкам к живописи сюрреалистов Рене Магритта и Поля Дельво и сорту пива, который предпочитает Альберт, это «где-то» — условная Бельгия. Судя по костюмам персонажей, старомодному комфорту поездных купе и мутным упоминаниям некой войны, «когда-то» можно датировать эпохой то ли после первой, то ли после второй мировой бойни. Но отношения, в которые вступают персонажи «Уховертки», не поддаются никакой не только логической, не только, господи помилуй, фрейдистской, но даже метафорической интерпретации. Своя собственная логика присуща мифам, волшебным сказкам и даже снам, но только не «Уховертке». В общем, это своего рода сценаристский и режиссерский подвиг — снять такое кино.
На фильме лежит печать странности ради странности, отвращения во имя отвращения, многозначительности, возведенной в куб. Или, принимая во внимание цветовую гамму фильма, мутность ради мутности. И нельзя не признать, что эти самодостаточные странность, отвращение, многозначительность и мутность оказывают на зрителя своего рода гипнотическое действие. Тем более что первые двадцать пять минут фильма протекают в полном молчании, нарушаемом лишь далекими звуками проходящего поезда, скрипом половиц, клацаньем зубов. Другое дело, что в случае «Уховертки» — в отличие от истинно сюрреалистических произведений — достаточно встряхнуть головой, чтобы гипнотический морок отступил. И чтобы зритель задался вопросами: что, черт возьми, на экране происходит, к чему это, о чем это и что мне до этого за дело?
Итак, в старом доме, состоящем из аскетических комнат, коридоров, лестниц, углов и буфетов, наполненных бокалами, живут какой-то весь пожеванный Альберт и Мия, играющая в странные, самопальные куклы из бумаги, да и сама напоминающая куклу. Альберт ежевечерне совершает над Мией некие жутковатые стоматологические опыты. И выслушивает по телефону от некоего абонента — «хозяина», регулярно высылающего ему жалованье,— вопросы о состоянии зубов Мии, пока не получает распоряжения куда-то девочку отвезти.
Кем они друг другу вообще приходятся? Отец и дочь? Опекун и подопечная? Педофил и жертва? Утвердительный ответ на любой из этих вопросов для Адзиалилович был бы слишком прост. Все гораздо проще. У девочки ледяные зубы. Каждый день они тают, и их приходится заменять на новые, столь же недолговечные. Почему зубы, а не ноги, руки, глаза или, на худой конец, сердце? Да нипочему. Адзиалилович, судя по всему, просто нравится снимать крупным планом садистский инструмент, с помощью которого Альберт фиксирует раздвинутые губы Мии, чтобы поменять ей один истаявший ледяной протез на другой.
Возможно, фильму пошло бы на пользу, замкни Адзиалилович все действие в четырех стенах дантистского застенка. Но фильм неумолимо выползает, что твоя уховертка, на душные улочки и уютные полустанки. На авансцену выдвигаются то ух-какой-загадочный «путешественник», провоцирующий Альберта на вспышку убийственного безумия, то призрак покойной альбертовской жены Мари. То веселая официантка Селеста (Ромела Гараи), обреченная на глазах зрителей утратить в одночасье и веселье, и красоту, то еще один загадочный Лоуренс (Алекс Лоутер), преданный Селесте в ее несчастье.
Льется кровь из распоротого «розочкой» лица, материализуется в величественном парке некий особняк с картины, украшавшей дом Альберта, на какое-то мгновение время абсолютно бессмысленно со сценарной точки зрения скручивается петлей. Зато венчает все это безобразное великолепие сцена, достойная вампирского трэша 1960-х годов. В общем, Адзиалилович дает, наконец, понять, что сняла кино про любовь и кровь. Отлично, мы поняли, только вот почему у Мии зубки ледяные, так и осталось загадкой.