«Очень боюсь, а что делать? Только дурак не боится»

Художник, музыкант, галерист и КОЛХУист^* Николай Копейкин живет как Карлсон: мастерская его находится почти под самой крышей старинного дома на Гороховой и представляет собой шкатулку с сокровищами, где картины перемежаются с концертными нарядами, а кофемашина соседствует с… ягелем.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Что у вас на кухне делает ягель?

— Мне его принесли, давление как-то скакнуло, я все-таки немолодой человек.

— 56 лет вам.

— Вот. Приходила врач и сказала задумчиво: «Вам нужно принять ягель». Чего? Я ж не олень! Но она все равно принесла его в одно из посещений. Ну нет, я инопланетян не ем. Лежит, не знаю, для чего. Может, кому пригодится.

— Вы никогда не говорите о своей личной жизни…

— Это никому неинтересно, мне кажется.

— А я вот у вас вижу женские духи. То есть вы несете ответственность за кого-то?

— Конечно. Я не одинокий человек, и за всех своих несу ответственность, куда деваться.

— Просто вы достаточно смелый в высказываниях.

— Ну что поделать. Из моих близких все люди самостоятельные, у меня нет иждивенцев, без меня не пропадут.

— Но вообще: вы не боитесь?

— Очень боюсь, а что делать? Только дурак не боится. Боюсь и борюсь, в том числе и с этим страхом.

Nulla dies sine linea

— Сколько у вас татуировок?

— (Считает на себе) Один, два, три, четыре. Первая появилась семь лет назад. На этой написано «Nulla dies sine linea», «Ни дня без линии», это известное выражение древнегреческого художника Апеллеса. Впервые эта фраза встречается у Плиния, после чего стала крылатой.

— Это ваше жизненное кредо?

— Хотелось бы, в идеале.

— Какие работы вам тяжелее всего дались?

— У меня есть такая большая картина, называется «Случай в гастрономе». Там очень много деталей, идет батальная сцена, борьба между отечественными продуктами и иностранными. Я ее начал в 2014 году, когда заговорили об импортозамещении. Сначала нарисовал «Импортного заместителя», состоявшего из продуктов, а потом приступил к этой картине. И делал ее полтора года.

— А обычно?

— Некоторые картины два на три метра делал за три дня, быстро как-то очень шло, уж не знаю, что получалось. Когда я пишу даже такие большие работы, практически не делаю эскизов: увидел ее в своей голове, и начинаю — тут, и там, и там, а потом еще что-то добавляю, и еще важно не переборщить, иначе будет каша. А на этой столько было деталей, все хотелось отобразить. Она сделана очень тщательно, одна из самых удачных живописных работ, на мой взгляд, хотя и не самым популярных. Но я постоянно думал: да когда ж я ее закончу?!

— Вы долго придумываете подписи к работам? И бывает такое, что первична не сама картина, а скорее подпись к ней?

— Названия я сам придумываю. Иногда они первичнее самой картины. Реже вторичны. Бывает, что и подписи с названием на картинах изображаю. Иногда, кстати, бывает так, что их хорошо придумывают комментаторы в «Фейсбуке» или в «Инстаграме». Если название удачнее моего, я им пишу и спрашиваю, можно ли использовать.

— Это ведь не только мастерская, но и постоянное место жительства, верно?

— На данный момент это действующая творческая мастерская, в которой я работаю. Жилплощадь имеется отдельно от мастерской. Одновременно я сейчас строю другое помещение, не только для меня, но и для других художников. Это будет круглогодичная арт-резиденция в Рощино, куда я и сам планирую переехать: 60 км от Питера, прекрасное место, Линдуловская роща недалеко. Сплошные красоты Курортного района. Сейчас строится первый дом, где будет студия и жилая зона для трех-четырех человек. Потом появится еще один с большой общей мастерской, галереей и комнатами для гостей-художников.

— На сколько мест будет рассчитана резиденция?

— На первом этапе можно будет принимать человек пять-шесть. Те, кто меня знает, с кем я дружу, вообще в любую секунду могут приехать, для них всегда найдется место.

— А это делается для чего? Чтобы аккумулировать усилия? Потому что творческий человек сейчас особенно беззащитен?

— Это делается потому, что очень хочется, не более того. Видимо, какая-то внутренняя тяга к колхозу. Я сам несколько раз жил и работал в арт-резиденциях за рубежом, представляю себе, что это такое. Для многих художников это остается ярким впечатлением в жизни, потому что они попадают в место, где их никто не дергает, не вызывает срочно куда-нибудь, где они по-настоящему отдыхают, наконец, потому что их здесь любят и ценят. Они могут ничего не делать, но, как показывает опыт, творческий зуд заставляет их что-нибудь придумывать и воплощать. Для этого будут созданы все условия: инструменты, материалы…

— Такая башня из слоновой кости?

— Сомерсет Моэм, если не ошибаюсь, сравнивал человека с резной башней из слоновой кости, внутри которой скрыта таинственная душа. Арт-резиденцию, наверно, можно сравнить с башней из слоновой кости, но мне кажется, моя задумка попроще. Я очень надеюсь в этом году достроить первый дом для художников, и он моментально заработает. Сначала опробуем на друзьях-коллегах, они будут первыми подопытными. Потом начнем приглашать других. Дело в том, что галерея «Свиное рыло» не вечная. Всякое может произойти с этим поросячьим ковчегом в нашем бурном событиями море. Да еще в такой шторм. Можно сказать, арт-резиденция — это наш план Б, мы уже и название придумали: «Свиная роща».

«Революция — это часть эволюции, ее маленькая частичка»

— Бесплатное для посетителей «Свиное рыло» живет только за счет продажи картин? Как, впрочем, наверное, и вы.

— Исключительно, это единственное средство существования художников. Галерея же помогает им показать свое творчество и по возможности продать что-то. Чтобы выжить, мы вынуждены иногда делать коллективные лоты на продажу — несколько небольших картин разных художников по цене одной. Это хоть как-то позволяет покрывать довольно приличные коммунальные услуги. Скажем честно, галерея часто работает себе в убыток, тем не менее ей удается справляться с финансовыми затруднениями. Для привлечения внимания к выставкам мы иногда проводим концерты, творческие встречи и мастер-классы для посетителей. Нам безвозмездно помогают друзья, которым небезразлично живое современное искусство. Мне легче, чем галерее, я в некоторой степени известный художник, даже, можно сказать, состоявшийся для некоторых людей, у моего творчества есть солидные коллекционеры и соответствующие цены.

— Сколько стоила ваша самая дорогая работа?

— Не могу вам этого сказать. Объясню почему: при продаже некоторых работ я подписываю контракт, по которому не имею права разглашать цену. Но прилично стоила, нормально так для нас, художников. А для какого-нибудь даже не очень большого бизнесмена это обычные цифры. Тем не менее я рад, что в какой-то мере приближаюсь к желаемому принципу, когда зарабатываешь столько денег, сколько нужно в данный момент на осуществление нового замысла. Мне в данный момент нужно столько, чтобы построить арт-резиденцию, я очень хочу открыть ее, работаю над этим и вкладываю в нее все свои средства, которые зарабатываю. Я с радостью вспоминаю свое пребывание в других арт-резиденциях и хочу поделиться этой радостью с коллегами.

А кому-то сейчас всего-то нужен небольшой грунтованный холст на подрамнике, а если денег не хватает, он покупает отдельно холст, на помойке находит деревяшки, сколачивает подрамник, грунтует и рисует на нем — бывает и так. И я так же делал в молодости. Как видите, задачи и возможности разнокалиберные, но все они одинаково значимы для художников.

— Как вы считаете, это судьба, подарок сверху или ваша заслуга в том, что вы прежде искали деревяшки на помойке, а теперь продаете работы за очень неплохие деньги?

— Японская пословица гласит: медленно ползет улитка по склону горы, вверх к самой вершине. Так уж сошлись звезды, что я, как и улитка, постепенно дополз. В принципе, многое зависит от работоспособности. Не поверите, но я много работал и отдыхать по полной до сих пор не научился. Хотя слово «работа» здесь не совсем точно. Странно называть любимое дело работой. Мне кажется, лучший отдых — это создание картины. Сейчас я не то чтобы меньше стал работать — мне кажется, даже больше стал. Но если раньше я делал это быстро, размашисто, тяп-ляп и готово, то сейчас — и это, видимо, одна из черт стареющего организма,— тянет в перфекционизм. Это уже близко к шизофрении: здесь недостаточно черное, а тут слишком синее, такие мелочи, которые обычный человек не увидит. А автор увидит. Но это тоже нормально, это часть эволюции. Когда-то был модным вопрос: «Вы за эволюцию или за революцию?» (помню, когда-то писатель Прилепин так спрашивал гостей в своей телепередаче). Вопрос изначально был некорректен. Нужно понимать, что революция — это часть эволюции, ее маленький этап. Если ты за эволюцию, то автоматически и за революцию, если она исторически становится необходимой в какой-то момент.

— Вы боитесь стареть?

— С чего бы мне бояться? Я о возрасте почти не думаю. Только, когда вдруг где-то кольнет или заскрипит. Полагаю, в старости тоже есть свои прелести. Некоторые из граждан стареют, скажем так, неряшливо — такие люди меня, кстати, больше интересуют как объект для изучения, нежели благообразные старички. Они нередко становятся персонажами картин. Помните у Хармса, утверждавшего, что его не интересуют мудрые старики и благообразные пожилые? А вот безумные старикашки и полоумные старухи у него на каждой странице несут чушь.

— Есть какая-то идеальная картинка старости?

— Суровый старик с топором. Тут некоторые из КОЛХУев, те, что помоложе, в шутку взялись иногда называть меня батей, я им в ответ: «Сыначка». Такая ролевая игра своего рода. Приходится себя вести хоть и шутейно, но как «батя». Наверно так незаметно и подкрадывается старость. Сначала мы в нее играем, а потом Паркинсон приходит в гости к Альцгеймеру — и прощай, молодость. Хорошо, хоть эйджизмом не страдаю.

«Снеговики — символ криптозимы в этой метавселенной»

— 5 августа вы запускаете проект MetaBlizzard, о котором известно, что это игровая сказка-комикс, а ваши работы там представлены как NFT. Как вы дошли до жизни такой?

— Я не дошел, меня втянули взрослые ребята. Шучу, конечно: в Why Team, которая была образована специально для этого проекта, работает одна молодежь. До этого проекта было несколько других предложений и несколько пожеланий, дескать, когда же мы увидим NFT? От людей, которые, видимо, в этом криптомире живут. Один писал: «Мне не нужны обычные картины на стену, мне их некуда вешать в моей маленькой квартире, а большая мне и не нужна». Человек живет в виртуальном мире, там он зарабатывает и тратит. Там у него все есть. При этом с десяток изображений он бы с удовольствием купил для своего виртуального мира.

С главой Why Team Сергеем Сергеевым мы давно знакомы. Он начинал свою коллекцию с моих работ, потом добавились колдовские художники. Он иногда приходил в «Свиное рыло», покупал у всех понемногу. А потом, когда уже стал известным питерским коллекционером, решил поставить новую цель — совместить бизнес с искусством. И предложил мне совместный NFT-проект, приблизительно объяснив, что это такое. NFT — дело модное, было бы глупо отказаться.

— И вы объясните читателям, хорошо?

— NFT — это уникальный токен, проще говоря, сертификат на владение цифровым объектом (например, изображением произведения искусства). Это и сертификат, и само изображение, и ключ к нему, которые можно купить за криптовалюту. Этот токен будет принадлежать только покупателю, и он вправе им распоряжаться на свое усмотрение. Его можно перепродать, подарить или обменять. Все то же самое происходит и в нашем аналоговом мире, с той лишь разницей, что NFT существует только в цифровом пространстве, в эдакой искусственно созданной метавселенной. Крипторынок — во многом прародитель этой метавселенной, которая сейчас создается. В ней появляются галереи и музеи старого и современного искусства, в которых хранятся оцифрованные произведения искусства.

— Вы написали 54 карты для проекта, из которых два джокера.

— Практически вся колода готова. Это очень долгосрочный проект. Часть картинок уже анимирована, в том числе и очень сложные вещи. Николай Гусев сочинил оригинальную музыку, а известный видеорежиссер Андрей Гладких, который большую часть времени сотрудничает с театром Derevo, оживил некоторые картины.

Одним из направлений развития проекта станет геймизация, игра: когда мы выпустим первый дроп, те люди, которые купят в нашей метавселенной изображения, тем самым приобретут как бы билет в клуб владельцев этих NFT. Это позволит им в дальнейшем участвовать в игре, которая будет приносить хозяевам картинок прибыль. Можно будет проводить битвы снеговиков с углевиками в виртуальном пространстве. Как обещали нам разработчики игр, это будет увлекательно и захватывающе.

— Сколько будет стоить персонаж?

— Я не знаю, честно скажу. Точнее, мне говорили, но я не помню сколько. Там еще все исчисляется в этих малознакомых мне криптовалютных единицах. Насколько мне известно, сейчас наступила криптозима на рынке, все валюты обвалились, в том числе и хваленый биткоин. Вот и выставку, предваряющую проект, мы назвали «Криптозима»: в разгар жаркого лета вдруг появились снеговики, они — своего рода символ современной криптозимы в этой метавселенной.

Самое главное направление, которое будет разрабатываться параллельно,— это очень модное сейчас веяние в криптомире, генеративность. Покупая несколько NFT, человек получает возможность скрещивать их и получать совершенно новые, уникальные виды снеговиков, углевиков, которые впоследствии тоже будут участвовать в играх.

— Помните своего самого первого снеговика? Когда и при каких обстоятельствах он появился?

— Двадцать лет назад, в жаркий апрельский или майский день в одной баварской арт-резиденции, куда мы с замечательным художником Владимиром Козиным попали благодаря международной программе по обмену. Мы решили сделать большую выставку: времени было много, было все, что нужно художнику, была уникальная возможность полностью погрузиться в творчество, не думая ни о каких бытовых вопросах. Там родился снеговик и его альтер эго углевик, там я впервые нарисовал битву, замахнулся на большой формат. Помнится, одна из работ называлась «Перед боем»: снеговики пляшут, стоят довольные вокруг костра. И когда я дошел до костра, то так увлекся, что смотрю — уже закрашиваю снеговичков по полной программе. Вовремя понял, что это разгорается костер моего безумия, и остановился.

«Выбирали между Айвазовским, Левитаном и Копейкиным»

— Вообще, у вас очень много войны в работах. И автоматов.

— Да, автоматов полно. Это ведь не только мужские игрушки, но и мальчуковые. Первую батальную сцену я нарисовал, когда мне было лет пять. В детстве мы все, мальчишки, играли в солдатиков, это было нормально. Но солдатики — это одно, а другое дело, когда ты это начинаешь рисовать в тетрадке или в альбоме. Умения не было, а изобразить хотелось много, и получались такие челдобреки, челдончики — малюсенькие человечки: голова, туловище, ручки-ножки. И они как бы дерутся. Мне нравилось рисовать этих челдобречков в разных позах: вот он падает, вот он кого-то бьет — там не видно кулаков, но есть движения тела. Тот бьет ногой, этот рукой, а у этого голова аж прям отваливается!

Позже, в школе, когда еженедельно проходили политинформации, мы стали придумывать и рисовать машины для разгона демонстраций прямо на уроках. Я даже придумал ужасную машину, которая опрыскивала демонстрантов кислотой. А для самих демонстрантов рисовались подземные ходы через канализационные люки, и как они выходят сзади этой машины и поджигают ее. Мы думали, как истинные стратеги, со своим детским мышлением придумывали схемы поведения людских масс. То есть батальные сцены изображались постоянно. Рассматривать это было, в общем-то, не слишком интересно, а вот придумывать и зарисовывать — затягивало по уши. К тому же этому способствовали те культурные коды, которые в нас закладывали: тогда снималось огромное количество фильмов про войну, все это будоражило детское сознание. Видимо, это осталось. В какой-то момент, когда я придумал снеговикам их антиподов-углевиков, пришла мысль нарисовать батальную сцену. В то время как-то не было современных художников-баталистов, вообще этот жанр, похоже, был забыт. Они появились чуть позже. В начале 2000-х европейские панковские художники рисовали сцены типа битвы с полицией. Я был свидетелем таких битв: участником не был, но видел, как все это проходило. В Ростоке на антиглобалистском стотысячном митинге молодые радикальные анархисты выворачивали брусчатку и дрались с полицейскими.

— Но на митинги, насколько мне известно, ходили.

— Ходил, начиная с самого первого марша несогласных. Тогда собралось тысяч пять народу, приехали Касьянов и Лимонов, Лимонова свинтили сразу, чуть ли не из вагона, так что он, как говорится, не дошел. А Касьянова отпустили, он, такой мордастый, как сытый кот, пошел впереди. Толпа его встречала. Сначала пришло человек 300–400, а потом все вдруг рванули на Невский прямо с площади Восстания, неожиданно. Ну и мы с друзьями пошли. И пока шли, толпа обрастала, люди прямо с тротуаров переходили к нам. На каждом перекрестке народу становилось больше и больше. Обычные прохожие присоединялись к шествию. Выскочил кордон ОМОНовцев — их смели. И так на каждом перекрестке. А от Гостинки до начала Невского стояли уже полки ОМОНа, идти было некуда.

— Сейчас с трудом верится, что еще 15 лет назад можно было пройти, сметая ОМОН.

— Сметали, натурально. Там были крепкие ребята из нацболов, которые этим, видимо, профессионально занимались. Самое смешное: мы идем, а вокруг бегают люди с камерами. У меня была необычная квадратная бейсболка, где-то в Италии я ее купил. На следующий день выходит провластная программа Глеба Павловского: «Какие-то радикалы, фашиствующие молодчики, собрались в центре Петербурга»,— и показывают крупным планом мою морду, иду такой, «фашиствующий молодчик». Я был очень удивлен. Легко у нас ярлыки навешивают.

— А вы действительно из нацболов? Или вы сочувствующий?

— Скажем так, я понимаю, на чем основаны их взгляды. И очень люблю творчество Эдуарда Вениаминовича. Даже знаком с одним из персонажей его книги, Асей Вишневской: она уже давно женщина в годах, но очень энергичная, еще лет десять назад, несмотря на возраст, работала гидом в Париже. Это та самая Ася-француженка из книги «Подросток Савенко», дочь репатриантов из Франции. Она родилась в Европе, и ее привезли подростком в Харьков. Ее брат был коммунистом, из-за чего у них случились проблемы с французскими властями и им пришлось уехать в СССР. И тут она попала в компанию к Лимонову, тусила там довольно долго, а потом уехала обратно во Францию. Я дружу с ее сыном Максимом до сих пор. В общем, такая вот историческая личность эта Ася.

— Тем не менее известно, что нацболы очень любят группу НОМ.

— Кто только эту группу не любит. Нацболы не исключение. Впрочем, да, группа всегда отвечала им взаимной симпатией. Когда-то мы были знакомы с Лимоновым, он даже приходил на один из наших концертов, мы специально его пригласили на премьеру микрооперы, созданной в честь его 70-летия. Тогда Николай Гусев написал небольшую симфонию из шести частей, к которой Андрей Кагадеев придумал, я считаю, гениальный текст, полностью состоявший из фраз Лимонова из разных книг. Получилась такая микроопера. Я был тоже участником на сцене: пришел Лимонов, поприветствовал всех сверху, с балкона.

— Как вы провели 24 февраля этого года?

— Мы с Юляшей Срульнег, московской художницей, сделали плакат и пошли к Гостинке. Я записал сэлфи-видео, выложил в сеть — и тут же полетели эсэмэски. Мои друзья, некоторые из них с юридическим образованием, один даже прокурор: «Удали это видео!» Ничего я не удалил, конечно.

Кстати, недавно прошел ПМЭФ. К нему выпустили каталог: ну там официоз, обращение к форуму, какие-то речи, а посредине каталога неожиданная рубрика — «Небанальный Петербург». И статья про нашу галерею. Так, мол, и так, приглашаем посетить галерею «Свиное рыло», это брутально, иронично, но предупреждаем, что если у вас нет чувства юмора и вы не готовы к политическому дискурсу, туда лучше не ходить.

— Наверняка же ваши работы есть в коллекциях у высокопоставленных граждан.

— Конечно, есть. Я даже знаю, у кого — у обоих наших президентов последних лет. По крайней мере, мне так говорили уже после покупки картин, что, дескать, это в подарок самому ого-го кому. Например, как-то приобрели большую картину, тоже снеговики с углевиками. На нее сначала положил глаз Иван Ургант, сказал: «Я подумаю», но не купил. После него пришла одна галеристка: некие богатые люди из Москвы хотят купить. Пожалуйста. Кто ж против. А потом выяснилось, хотели сделать подарок тогдашнему президенту Дмитрию Медведеву. Уровень, конечно, высокий, но мне было приятнее узнать, не для кого выбирали подарок, а среди каких художников я оказался. Они выбирали между Айвазовским, Левитаном и Копейкиным. Я не хвастаюсь, но все равно приятно в такую компанию хоть раз попасть. К тому же выбрали меня. Я знаю, что работы первым лицам дарили, но остались они в коллекциях или нет, мне неизвестно.

^*Группа «Колдовские художники», или КОЛХУи, насчитывает около 20 человек, работающих в жанре мультреализма. Среди участников — Андрей Кагадеев, Павлик Лемтыбож, Вася Ложкин, Виктор Пузо и др.

Наталья Лавринович