Провела Ольга Волкова
Смешно сказать, но когда-то сам Куршевель задумывался как социальный курорт, где, как предполагалось, будет вовсю кататься на лыжах самая бедная часть французского среднего класса. Чем все закончилось — рассказывать не надо. К счастью, не Куршевелем единым жив горнолыжник. Впрочем, мечта о катающемся среди Альп бедном среднем классе в жизнь как-то воплотилась не слишком, даже на не столь пафосных, как Куршевель, курортах. Например, Ла Плань или Лез Арк — да, здесь не принято инкрустировать лыжные ботинки стразами. И тем не менее — не сюда в свой отпуск едет кататься на лыжах простой парижский пролетарий. А куда именно он едет — этого я не знаю.
Итак: Франция, Савойя, Альпы, практически Монблан. Все окружающее называется "парадиски", то есть "лыжнорай". Умеющие кататься к названию претензий не имеют, и правда рай, хотя в этом году зима в Альпах, по их мнению, как-то не задалась. Нынешний январь поначалу был похож не на себя, а на апрель какой-нибудь — много солнца, мало снега. И матерые лыжники молили небеса о дополнительном снеге. Надо бы им быть аккуратнее в своих просьбах — небеса услышали и откликнулись несколько чрезмерным количеством снега. Но матерые лыжники не могли признаться, что их опять не устраивает погода,— и они, невзирая на жуткий ветер и снег стеной, мужественно мерзли на подъемниках, нахохлившиеся, как птички, и упрятавшие лица за шарфами и очками. Словом, были они похожи не на бодрых спортсменов, а на терпящих бедствие инопланетян — несчастные, скукожившиеся, висящие между небом и землей на раскачивающихся сиденьях... Путь вверх был тяжел — и все ради счастья пути вниз. Поднимались-то они беженцами — зато спускались королями.
Впрочем, кто умеет кататься, тот все понимает без слов. Мне слова нужны, потому что я кататься не умею. И мой инструктор Ален со мной разговаривает. Он говорит, что нет на свете иного, более отвлекающего от всех проблем вида спорта, чем горные лыжи. Потому что, играя в теннис, плавая или катаясь верхом, человек одной частью мозга предается спорту, а другой — обдумывает оставленные дома дела. В горных лыжах так не получится — здесь катающийся настолько занят проблемой выживания, что ни для чего остального в его голове места просто не остается.
И вот я уже практически сама съезжаю с горки для малолетних инвалидов, а вокруг порхает Ален и кричит: "Гениально! Великолепно! Ты родилась с лыжами на ногах! Суперспортсменка!"
Насчет лишних мыслей Ален оказался прав — ни одной не осталось. Разве что мелькает в голове сожаление по поводу того, что жизнь не позволила заняться горными лыжами раньше — если я начала бы лет в пять, как начинает большинство местных, то сейчас бы я уже покоряла Эверест, а не стояла бы на дрожащих ногах на унизительной горке для младенцев. "Какая ерунда,— говорит Ален.— Как раз вчера я учил кататься одного англичанина — ему семьдесят, и он тоже впервые встал на лыжи".
Наверное, первый инструктор — это что-то типа первой любви. Я намерена учиться горным лыжам и дальше — но я никогда не забуду ни Алена, ни детскую трассу в Ла Плани. Они были первыми, и они сумели не просто научить меня съезжать вниз, не расквасив при этом носа, они сделали больше — вылечили меня от страха перед горными лыжами, этим странным, противоестественным, опасным и изнурительным занятием, лучше которого мало что есть на этом свете.
Ну а что до мнения профессионалов — маститые горнолыжники спускались с вершин вполне удовлетворенные. Пренебрегая зелеными и синими трассами, они мчались по красным и черным и приезжали вниз румяные, с горящими глазами и совершенно счастливые. Ну ничего — придет день, и я смогу делать то же самое. И путь из Ла Плани в Лез Арк, то есть с одной горы на другую, я смогу осуществить на лыжах, а не так, как сейчас, на такси, вместе с чемоданами.
Тем более что этот путь с недавних пор облегчает грандиозное сооружение — через пропасть можно переехать в вагончике канатной дороги. Вернее, не в вагончике, а в двухэтажном вагоне — в него влезает двести человек. Ни одной опоры — поэтому гигантская конструкция ни в малейшей степени не портит пейзаж и вообще очень экологична. Канатную дорогу и строить-то разрешили только при том условии, что не будет потревожена пара местных огромных орлов, редчайших птиц, вместе со своим шестиметровым размахом крыльев занесенных во все Красные книги. Орлов не потревожили — и теперь некоторые счастливчики, пролетающие над ущельем в вагоне канатной дороги, имеют возможность увидеть этих gypaetes barbus.
Лыжи здесь — это самое главное, но вполне допустимы и небольшие от главного отвлечения. Например, очень кстати рядом с Ла Плань есть олимпийская бобслейная трасса, доступная для всех желающих (кроме особо нервных и, как деликатно написано в плакате-предупреждении, женщин, подозревающих о своей беременности).
Есть и более мирное, чем бобслей, занятие — прогулка по горам на снегоступах. Идешь себе, смотришь по сторонам — наконец-то! Вон Монблан, елки в снегу, красота... Темнеет. Но гуляющие оснащены фонариками, которые крепятся на лбу, и они романтично бродят по заснеженным склонам во мраке альпийской ночи, словно потерявшиеся в горах шахтеры. Здесь и правда когда-то были шахты — угольные и серебряные — но это было очень давно, еще до изобретения горнолыжных курортов. Сейчас никаких шахт, разумеется, нет и в помине. Да и вообще — это же преступление, ковырять такие красивые горы.
Еще один вариант с толком провести послелыжное время — это карабканье по ледяной стенке. Вгрызаясь в нее ледорубами, цепляясь привязанными к ногам кошками, временами повисая на веревке, которой страхуют совершенно ослепительной красоты инструкторы... Очень увлекательное занятие, хотя довольное странное: лезу я, лезу, ледорубами размахиваю, ногами цепляюсь, вся мокрая как мышь... Смотрю вниз — оказывается, меня от земли отделяет от силы метр. Впрочем, и то хорошо.
А снегоходы? Ну как же без снегоходов! В темноте, а днем на них ездить запрещено, наверное, чтобы лыжников не давили. Говорят, снегоходы очень опасны — многие с них падали и повреждали себе разные части тела. Ну не знаю — чего тут опасного, после бобслея-то!
Особо утомленные могут покататься в Лез Арк на собачьей упряжке — гладкие хаски бегут, лают, как в кино про Белого Клыка, а ты сидишь себе на нартах, как король на именинах, весь в шкурах, и ничего не делаешь. А если кто не мыслит хоть на минуту расстаться с лыжами, а сил на самостоятельное катание нет уже никаких — так тот может поездить на лыжах за лошадью. Разумеется, не по горам — по равнине, но все равно получается здорово. Можно шагом, можно галопом, зависит от темперамента. Тут время от времени устраивают соревнования конных лыжников, где они мчатся со скоростью звука и выписывают просто невероятные пируэты. Правда, чтобы обучить лошадку катать лыжников, нужно сначала пять лет ее уговаривать. Но оно того стоит.
Все эти развлечения требуют столько сил, что было бы нелепо венчать их каким-нибудь несерьезным зеленым салатом. Савойская кухня нелегка, как жизнь на высоте в две тысячи метров, и хотя до Средиземного моря тут в общем-то рукой подать, о знаменитой средиземноморской кухне в Альпах мало что напоминает. И не надо — кому нужны легкомысленные закуски, когда есть фондю и раклетт? Или тартифлетт — картошка с копченостями, запеченная с сыром роблешон? Или пьер шо — горячие камни, на которых каждый лично готовит себе мясо, утку и вообще все, что считает нужным?
Как бы то ни было, савойская кухня такова, что ради нее можно преодолеть все. Например, снежную бурю — что мы и делали. Мы шли в темноте, по пояс в снегу, в великолепный ресторан "Ле Бо Вье Тан", "Старые добрые времена",— когда-то это был пастуший домик, а теперь — один из лучших здешних ресторанов. Да, его замело так, что с трудом открывались двери. Да, по дороге мы промокли, замерзли и чуть было не оказались окончательно занесенными снегом. Снегу намело столько, что появились сомнения — а не придется ли нам жить в этом ресторане до весны?
Но мы шли, и мы дошли. Персонал ресторана нам аплодировал — а потом нас напоили "вин шо", горячим вином, и накормили так, что мысль о том, чтобы дождаться здесь весны, показалась очень даже соблазнительной.
Да, те, кто просил снега, допросились. То есть кататься-то все равно было можно — а вот дороги, связывающие горные курорты с внешним миром, приходилось чистить круглосуточно. Но все равно — внизу стояла полиция и запрещала подниматься вверх тем машинам, колеса которых не оборудованы цепями.
А всю ночь в горах стреляли пушки — чтобы сошли лавины и чтобы утром мы опять могли беззаботно мчаться на лыжах. И совсем ни о чем не думать.