выставка классика
В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Россия--Италия. Сквозь века. От Джотто до Малевича". Выставку, сделанную под личным патронажем президентов двух стран, посмотрел СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Писать про эту выставку, признаться, даже сложно. Она ускользает от привычного формата рецензии, где можно, скажем, вывести на чистую воду кураторов, порассуждать о степени актуальности темы, остановиться на главных и наиболее ярких экспонатах. Тема "Россия и Италия" относится к разряду вечнозеленых, как елка или как лавр, и к тому же неисчерпаема — какая уж тут неактуальность. Что касается кураторов, то здесь перед ними стояла отнюдь не надобность изящно и концептуально обрабатывать зрительское восприятие, чтобы видимые масштабы культурной значимости события были повнушительнее. Куда тут расширять, тут, наоборот, нужна была некоторая мера самоограничения, чтобы смотрелись стройно и дружно все эти роскошные мини-выставки внутри большой экспозиции: византийское наследие в России и Италии, римские архитектурные достопримечательности и русский неоклассицизм, XIX столетие в живописи там и здесь и так далее. А что до главных и наиболее ярких экспонатов, то если останавливаться на всем, что попадает в эту категорию, выйдет просто длинное перечисление с восхищенными интонациями. А как иначе, если на этой выставке есть — навскидку — "Donna velata" Рафаэля, "Клевета" Боттичелли, женская головка ("La Scapigliata") Леонардо, наброски Микеланджело, тициановский портрет Пьетро Аретино, мраморный Урбан VIII работы Бернини. И плюс еще десятки столь же без преувеличения легендарных драгоценностей, наших и итальянских — действительно от Джотто (и Рублева, и Дионисия), действительно до Малевича (и де Кирико, и Модильяни).
Точнее, начинается все даже раньше Джотто. Фрагмент мозаичного декора венецианского Сан Марко с фигурами плачущих женщин датирован и вовсе XI веком. Им и открывается экспозиция в Белом зале, наполовину посвященная, как оказывается, русской иконописи (по необходимости краткий, но представительный экстракт из шести столетий, в который чудом поместилось все, что можно: и ранние шаги региональных школ, и Рублев с Дионисием, и Оружейная палата). С итальянской стороны за византийское наследие на свой лад веско отвечают Джотто (поздний образ со святым Стефаном), Дуччо и Паоло Венециано. Но, как ни странно, едва ли не красноречивее, чем живопись, выглядят древние предметы драгоценной церковной утвари, немногочисленные, но колоритные в силу какого-то синтетического, полуэкзотического царственного великолепия. Как наши потиры, где ножка и поддон европейско-готические, а чаша — сущий Третий Рим. Или огромная курильница из ризницы Сан Марко, отдаленно напоминающая сам Сан Марко и при этом как-то немыслимо сплетающая арабские, византийские и норманнско-сицилийские влияния.
И так не только со Средневековьем. Эта выставка, пожалуй, многослойна, потому что за фантасмагорическим обилием живописных шедевров, о которых можно было только мечтать, все-таки отчетливо предъявляется и неживописная проблематика. Например, раздел, посвященный XVIII и началу XIX века, впечатляет не только невиданным созвездием римской и веницианской школ, не только нашими хрестоматийными Левицким и Боровиковским, но и внушительным присутствием архитектуры. Архитектура вообще одна из приоритетных тем выставки, да и как делать выставку "Россия--Италия", забывая о Фиорованти, Растрелли и Кваренги. Но тут не только они; итальянское зодчество представлено в виде протяжного экскурса, который начинается с макета купола Санта Мария дель Фьоре собственноручной работы его автора Филиппо Брунеллески. И сопровождается он хрестоматийными ренессансными ведутами "идеальных городов", вошедшими во все учебники, и красиво раскрытыми трактатами, на столетия определившими развитие европейской архитектуры,— Паллидио, Серлио, Виньола. Через галерею, где среди прочего висят Каналетто и Белотто, архитектурная тема переходит в торцевой зал над лестницей, и здесь уже меняется акцент: не просто русская рецепция итальянской архитектуры, а скорее обращение к итальянским образам как средство выражения мечты о гармонии, соединенной с величественностью и ничего при этом не теряющей. И в этом смысле не осуществленные полностью замыслы Смольного монастыря Растрелли (представленные знаменитым гигантским макетом) очень спокойно смотрятся вместе и с проектами мемориальных храмов Воронихина и Кваренги, и с градостроительными утопиями Фомина.
Что же до чисто живописных сопоставлений, то особенно любопытно выглядит раздел, посвященный XIX веку. Здесь появляется уже прямая, хоть и ненавязчивая парность, и это приятно. Во-первых, потому, что итальянский XIX век вообще-то не принадлежит к тем эпохам живописи, которые у нас в совершенстве знакомы, а во-вторых, зрителю представляется возможность обнаружить, что итальянская живопись этого времени вызывает пленительное ощущение дежавю, особенно рядом с нашей. Есть свой гладенький академизм, свои Сильвестры Щедрины, Федоры Толстые, Крамские, Серовы и Репины, и все это смотрится удивительно по-родственному.
Когда эта выставка гостила в Риме, ее так и организовали — по столетиям, последовательно и ровно: вот XIV век, вот XV, вот XVI и так далее вплоть до авангарда. В Москве все не так прямолинейно, создается ощущение, что в целом вот этого академичного "взгляни сюда, вот два изображенья" Пушкинский музей и не имел в виду, развешивая у себя эту выставку. В рамках отдельных сюжетов — да, есть. Но при общем взгляде любые попытки выявить разность, сходство или какую-то диалогичность размываются, а мелкие сюжеты отходят на второй план. Остается только пиршество для глаз, и такое, что даже не очень важно, как именно оно структурировано. Ну что ж, в этом тоже есть нечто и родное, и традиционное — именно так, в виде несбыточного парадиза, грандиозного потока разнородных впечатлений, где разом и Возрождение, и антики, и Гвидо Рени, русская культура и привыкла воспринимать итальянскую.