видеофильм балет
Вчера в "Школе драматического искусства" на Сретенке прошел вечер легендарного французского танцовщика и хореографа Жана Бабиле: в фойе устроили выставку "Жан Бабиле в фотографиях Запо", директор Парижской синематеки танца Патрик Бансар показал свой документальный фильм "Загадка Бабиле". Накануне ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА расспросила ЖАНА БАБИЛЕ о загадках его биографии.
Жан Бабиле (родился в 1923 году) учился в школе при Парижской опере и в студиях русских педагогов Волынина, Гзовского, Князева. Работал в Каннском балете, в Парижской опере, в 1946 году исполнил роль Юноши в балете Жана Кокто--Ролана Пети "Юноша и смерть", которая сделала его мировой звездой. Танцевал в балетной труппе "Ла Скала", Американском балетном театре, создал собственную компанию "Балеты Бабиле". Работал с Морисом Бежаром, в драматическом театре — с Лукино Висконти, Питером Бруком. В 80 лет станцевал главную роль в спектакле Жозефа Наджа "Нет больше небесного свода". Женат на бывшей танцовщице, ныне фотографе и видеорежиссере Запо.
— Русская, да и мировая, публика знает вас прежде всего как первого Юношу из балета "Юноша и смерть". А что вы сами считаете самым важным в своей биографии?
— То, что благодаря своим родителям я появился на свет. А самой интересной была работа с Висконти в миланском "Ла Скала". Он ставил "Волшебник Марио", даже к Томасу Манну ездил за разрешением. Грандиозный спектакль: 110 музыкантов, 17 смен декораций. По сцене ехал настоящий поезд, дымил, я перелетал через рельсы, возносился на высоту 18 метров и оттуда на гоночном велосипеде съезжал по извилистому пандусу прямо на сцену. Фантастический успех. Но этот спектакль никто не снял на пленку — Висконти не хотел. И он прошел всего десять раз. Надеюсь, мы закончили с "Юношей и смертью"?
— Ну уж нет. Кого из последующих исполнителей вы считаете самым близким к первоисточнику?
— Да никого. Как-то мы в Нью-Йорке играли "Life" Мориса Бежара. После спектакля в моей уборной была тьма народу, и вдруг сквозь толпу прорывается кто-то, делает двойной сотбаск, падает передо мной на колени и говорит: "Я преклоняюсь перед вами, не могли бы вы со мной поработать?" Я, конечно, говорю "нет". Потом оказалось, что это был Барышников — как раз в это время он снимался в каком-то голливудском фильме ("Белые ночи".—Ъ), где должен был танцевать Юношу. Вообще-то все, что он делал, было совершенно потрясающе. Но не Юноша.
— Наверное, такую точную по попаданию в индивидуальность роль мог придумать только близкий друг. Ролан Пети рассказывал, как он вас, еврея, устроил во время фашистской оккупации в Парижскую оперу, как прятал вас в бистро своего отца.
— Это я спас Ролана Пети — на юге, в имении моего отца. Он там провел полтора месяца. А я ни от кого не прятался, я был в Канне у Марики Безобразовой, мы ставили балеты. А когда в Канне все закончилось, я вернулся в Париж, работал там в Опере, ездил с ней даже на гастроли в Испанию — напротив нашей гостиницы еще висели такие огромные портреты Гитлера и Франко. Зачем врать-то? Дурак какой-то.
— Но вы, по крайней мере, еврей?— Еврей — по отцу. Бабиле — фамилия моей матери.
— Как балетный мальчик попал в Сопротивление?
— Немцы хотели отправить меня на завод в Германию. Ну, я и ушел в маки.
— И что, стреляли?
— Очень даже хорошо. Жил в лесу, был в передовом отряде. А когда все кончилось, нас поместили в казармы. Знаете, подъем по трубе и всякое такое. Мне это надоело, я вышел на шоссе и стал голосовать. Никто не останавливался, я вытащил пистолет, направил на один переполненный "Ситроен" и говорю: "Мне надо в Париж". Они говорят: "Мест нет". Я говорю: "Найду". Так и доехал до Парижа на крыле автомобиля.
— Хорошо, что это происходило не в России: у нас бы вас отловили как дезертира и — в тюрьму.
— Ну, я все-таки был не в действующей армии. А в Париже я заявился прямо в студию "Вакер" к своим педагогам. Там, конечно, объятия, поцелуи, урок идет. Я сел у зеркала прямо в форме. В конце урока у Гзовского все обычно прыгали entrechat-six. Я в азарте вскочил и сделал целых 17!
— Похоже, балет был не главным в вашей жизни: то вы на семь лет прекращали танцевать, то в Лаосе опиум курили.
— Балетом я всегда занимался для собственного удовольствия. Адреналин, знаете ли. Когда стоишь перед выходом на сцену, и у тебя сердце колотится. Или когда делаешь что-то, чего до тебя никто не делал. Я танцевал Голубую птицу в "Спящей красавице" и делал brise с двойной заноской — запросто. Ну, а когда танцы становятся рабочей рутиной, надо бросать. А опиум, что ж? Все надо попробовать. На всех он действует по-разному, на Кокто — так, на меня по-другому. Помню, лежу я себе спокойненько в курильне в Лаосе и вдруг заходят штук двадцать маленьких таких коммунистиков с "калашниковыми" за плечами. Уставились на нас стеклянными глазами — по их идеологии мы вроде бы и не люди вовсе. Постояли минут двадцать и ушли. А могли бы и расстрелять.
— А с Питером Бруком как вы работали?— Это вы у него спросите. Брук был весь такой интеллектуальный-интеллектуальный. А я скорее физиологичен. Да и актер не великий.
— А соотечественники вас называют гением.— Ну, если называют, наверное, так и есть.