премьера опера
В театре "Новая опера" состоялась первая премьера этого сезона, еще задолго до первого спектакля обросшая флером легкой и ненавязчивой скандальности. Кроваво-мелодраматическую оперу Римского-Корсакова поставил известный клипмейкер Юрий Грымов. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Основатель театра Евгений Колобов к "Царской невесте" относился, как известно, с почти мистическим обожанием и даже дочь свою назвал в честь неудавшейся супруги грозного царя — Марфой. И это именно он, обдумывая будущую постановку, решил привлечь к ней в качестве режиссера Юрия Грымова. Проект, таким образом, явно не вчера зародился, но, осуществившись, знаменательно попал в полосу других постановок все той же оперы Римского-Корсакова. Как говорят англичане, "when it rains, it pours" — если дождь, так уж сразу ливень: в Москве есть недавняя "Царская невеста" Центра Галины Вишневской в постановке Ивана Поповски, а в Мариинском театре — совсем свежая, новогодняя постановка Юрия Александрова.
Но зато в "Новой опере" должен был кудесничать Юрий Грымов. И это было многообещающе. Согласитесь, было что предвкушать на досуге. Ведь как свежо и задорно смотрелась бы "Царская невеста", решенная в клиповой эстетике поздних 1990-х, а особенно в духе видеоролика к песне, скажем, Алсу или Филиппа Киркорова. С плюшевыми драпировками, раззолоченными красотами из папье-маше, развевающимися волосами соблазнительных солисток, изящными штрихами садомазо и, скажем, балетом "Тодес", зажигательно пляшущим что-то латинское под хор "Как за реченькой". Шутки шутками, но вот возьмите предыдущую реальную работу господина Грымова для оперного театра, не режиссерскую, правда,— разработанный им новый фирменный стиль Большого. Ведь там, в этой старательно сделанной помпезной стилистике пошиба belle epoque, в сущности, такое же направление полета фантазии — в сторону утопически-условной "красивой жизни". А Александровская слобода 1571 года, полумонастырь, полудебош, полузастенок,— это в своем роде тоже буйство фантазии, такая утопическая красивая жизнь, что мало не покажется.
И вот посреди сцены стоит огромная клетка в форме не то гипертрофированного винного кувшина, не то гигантского молочника. К ней с разных сторон подходят мостки, один пандус и одна красная ковровая дорожка. И черный задник. И это все. Вместо увертюры вышли хор в белых балахонах с капюшонами и группа основных персонажей в каких-то диких костюмах, уродливо заблудившихся промеж "Турандот" и "Иолантой" средней руки. Персонажи вяло разыграли пантомимой что-то непонятно-роковое (смотрины, что ли?). Хор в это время пел тропарь "Да молчит всякая плоть человеча" (невозможно сказать, до какой феноменальной степени неподходящий к случаю номер). Затем как-то внезапно на верхнем мостке появился Грязной (Сергей Шеремет), пропевший первые слова своего речитатива "С ума нейдет красавица". После чего в зале замигал свет, потух, зажегся снова, занавес закрыли, и коровий женский голос с плохо сыгранной растерянностью объявил через динамики, что театр приносит свои извинения за "неожиданные технические неполадки" и что спектакль продолжится через пять минут. Если режиссер рассчитывал на бурю негодования, то он просчитался, потому что публика, снисходительно вздохнув, безропотно сидела на местах. Затем занавес открыли, и все еще раз увидели прелюдию, на сей раз все-таки перешедшую, как следует, в действие оперы.
И как ни печально, этот нехитрый гэг с "техническими неполадками" оказался единственным продуманным и даже, знаете, концептуальным ходом во всем спектакле — по сравнению со всем остальным. Герои без единой внятной мизансцены слоняются по мосткам, даже не пытаясь выражать все те нешуточные страсти-мордасти, которыми так богата "Царская невеста". Напомню: опричник Григорий Грязной безответно влюблен в юную Марфу Собакину, у которой покамест (до царских смотрин) есть приличный жених, и просит у лекаря Бомелия приворотное зелье. Отвергнутая наложница Грязного Любаша, прознав про этот замысел, подговаривает Бомелия, так сказать, "ценою ночи" подменить любовный напиток на что-нибудь не столь безобидное. В итоге Марфа, выбранная царской невестой, сходит с ума от напитка, Грязной пытает и казнит ее бывшего жениха, а затем прилюдно закалывает повинившуюся Любашу. И все это на фоне удали опричников, хоровых и плясовых сцен.
Хоровые и плясовые эпизоды вообще в постановке сильно сокращены (как и список действующих лиц) — шутка ли, из четырехактной оперы сделать двухактную. Опричники избегли предсказуемого превращения в рядовой состав НКВД (как это произошло в Мариинке) и вместо этого превратились в просто невнятную толпу угрюмых лысых персонажей в черных не то кафтанах, не то мундирах, подпоясанных пунцовыми лентами. Колоритнее всего смотрелся Бомелий (Максим Остроухов), которому пришлось носить широкополую серую шубу и какой-то клобук а-ля венецианский дож, при этом все время скорчившись в три погибели (чтоб позловеще) и управляя малопонятной группой кувыркающегося миманса в рубищах. То, что ему при этом удавалось еще и неплохо справляться с обязанностями характерного тенора, выше всяких похвал. Впрочем, перенапрягаться вокальному составу вроде бы и не приходилось — звукотехники на полную катушку использовали подзвучку. Внушительная Маргарита Некрасова (Любаша), одетая в духе "царь Соломон во всей своей славе", демонстрировала пугающе глухое, надтреснутое меццо, опасно напрягающееся в кульминациях. Марина Жукова (Марфа), совершенно одинаково изображающая и девичью резвость, и помешательство, вокально убедительнее не была — легкий, но плохо обработанный голос детски-хорового тембра. Украшением состава можно признать разве что красивый баритон Сергея Шеремета (Грязной), но и тот даже при подзвучке оказался очень небольшим — об игре уж не будем говорить. Нас же предупреждали о "неожиданных технических неполадках", да и свет могли бы и не включать.