В знаменитой своими выставками искусства первой половины ХХ века KGallery на набережной Фонтанки в Санкт-Петербурге открылась выставка одного из тишайших художников группы «Круг художников» Василия Калужнина (1890–1967). Из большого и чудом спасенного наследия были отобраны произведения на театральную и балетную темы. О человеке глубочайшего подполья рассказывает Кира Долинина.
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Найти следы Калужнина ранее 1991 года, когда ленинградский врач, писатель и коллекционер Семен Ласкин выпустил посвященный ему роман «…Вечности заложник», очень трудно. И сам Калужнин тому виной в первую очередь. Все, кому пришлось заниматься исследованиями, касающимися этого художника, соглашались, что настолько ускользающего героя еще поискать.
А начиналось все вполне обыкновенно. В 1907-м, в возрасте 17 лет, он приехал в Москву из своей Тамбовской губернии и поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, где учился у Леонида Пастернака и Василия Мешкова. Выпустившись, был принят экспонентом на выставку «Свободное искусство» в Москве. После революции, ровно как почти все молодые и не очень имевшиеся в наличии у большевиков художники, принял участие в реализации плана монументальной пропаганды, оформлял праздничные шествия и демонстрации. Самый голод пересидел на разных советских должностях в Твери. В 1921-м поступил вольнослушателем в московский ВХУТЕМАС — тоже самое что ни на есть правильное и общепринятое решение. В 1923-м он переезжает в Ленинград, где и проживет до конца своей жизни, до 1967 года. Здесь он станет членом Союза работников искусств Ленинграда, а в 1932-м, когда никакого иного «союза» уже быть не могло, и членом Ленинградского отделения Союза художников, откуда с треском будет выгнан за «формализм» в 1937-м.
Калужнин станет «ленинградским» художником не столько по прописке, сколько по сути: он легко вольется в ряды «офранцуженных» живописцев с берегов Невы, которые, хоть и выучили обязательный в то время кубизм, но остались верны престарелому уже для 1920-х фовизму и прежде всего абсолютному гению пейзажей с рекой в городе Альберу Марке. Таким «маркистом» он войдет в «Круг художников», будет с ними выставляться, с ними же будет бит и в отличие от многих, от Самохвалова, Пахомова, Пакулина, просто исчезнет.
Потом коллеги и приятели Калужнина будут говорить, что он пропал, растворился, как и не было. Его подполье было настолько глубоким, что лишь полупрозрачной тенью он выходил в магазин, чтобы немедленно вернуться в свою коммуналку, к своим картинам.
Биографически может показаться, что это самоизгнание было реакцией на сталинский каток. Однако непубличность, уклончивость, нелюбовь к яркому свету была свойственна Калужнину и раньше. В середине 1920-х он был вхож во все нужные круги, был принят в домах Кузмина и Ахматовой, дружил с Никритиным и «Серапионовыми братьями», водил знакомство с первыми лицами художественного мира бывшей столицы. И при этом был как будто тенью на задних рядах. А может — зеркалом. Недаром он был заядлым театралом и частым гостем за кулисами разных, прежде всего балетных, трупп.
Выставка в KGallery как раз и сосредоточилась на театральных работах Калужнина. Тут больше графика, мало цвета, много темноты. Тени, профили, силуэты, многоголовье, пачки и горы костюмов под утюгами гладильщиц. Несмотря на сходство сюжетов, тут больше Филонова, чем Дега, больше Рембрандта, чем ван Донгена. Мучительная иногда для глаза теснота внутри изображения, а то вдруг пустота, в которой важен лишь один росчерк. Самые разные техники рисунка — углем, сангиной, акварелью, пастелью, итальянским карандашом, темперой и маслом на бумаге и картоне — и поразительное экспрессионистическое единство видения мира.
Работы Калужнина спасли почти случайные для него люди. Картины прятал между дверьми в Мухинском училище директор его музея Владимир Калинин. Потом директор сменился, и папки пришлось быстро забирать. Они оказались в Мурманске, у ученика Калужнина по тому же Мухинскому училищу Юрия Анкудинова. Графика попадалась наиболее остроглазым ленинградским коллекционерам. Само имя оставалось в забытьи до начала 1990-х. Такой путь Калужнин выбрал себе сам. И даже учеников своих в училище учил видеть прежде всего смысл темноты, давая задание на тему: «Видите черное свечение?».