«У него есть ключи от сейфа»

105 лет назад, в 1917 году, в окружении В. И. Ленина появился тихий и неприметный человек, проявивший незаурядные способности в проведении финансовых комбинаций. После революции он занимал важнейшие посты в руководстве страны. А в 1929 году председатель Госбанка СССР Арон Шейнман отказался вернуться в СССР. Причем, в отличие от многих других невозвращенцев, его не только не преследовали, но и предоставили ему работу в советских загранучреждениях, ведь для самозащиты он сумел провернуть самую важную в его жизни операцию.

Евгений Жирнов

«Чужой для нас человек»

Даже на фоне предыдущих случаев безвозвратного отъезда видных советских работников за границу новость, сообщенная 20 апреля 1929 года участникам Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), вызвала настоящий шок. Причем такой, что происшедшее решили скрыть не только от народных, но и от партийных масс. Для чего фрагмент выступления председателя Совета народных комиссаров СССР А. И. Рыкова с информацией о происшедшем удалили из стенограммы пленума.

Ничего удивительного в этом не было, ведь возвратиться из-за границы отказался председатель правления Государственного банка СССР А. Л. Шейнман, который по основной должности и как участник практически всех обсуждений финансовых вопросов на самом высоком уровне — в Политбюро ЦК и в правительстве — знал все о делах и тайнах страны, хоть как-то связанных с расходом рублей и валюты.

Шок усиливался из-за того, что никто из руководителей страны и старых большевиков не мог вспомнить, каким образом и откуда этот человек в 1917 году попал в окружение В. И. Ленина.

Жена финского коммуниста и одного из руководителей Коммунистического интернационала О. В. Куусинена — А. А. Куусинен писала в мемуарах:

«После исчезновения Шейнмана началось расследование, стали выяснять его связи до революции. Оказалось, что в разговорах он упоминал имена известных людей и его окружение было убеждено, что он — выдвиженец высокопоставленного лица из старой гвардии… Возможно, что он сам пришел и сослался на чью-то рекомендацию — и так проник во внутрипартийные высшие круги».

Мало того, выяснилось, что многое из того, что знали о Шейнмане, известно только с его слов и из каких-то невнятных слухов. Родился он вроде бы 24 декабря 1885 года (по старому стилю) во входившем в состав Российской Империи Царстве Польском, в городе Сувалки. Отца его называли в разных версиях лавочником, купцом, банкиром и ростовщиком. Учился в гимназии, но был из нее исключен. В 1903 году окончил коммерческое училище и в том же году вступил в РСДРП.

По одному варианту биографии он очень скоро был арестован, но освобожден, после чего отец незамедлительно отправил его за границу. И Шейнман жил в Германии и Австрии, где вроде бы познакомился с Лениным. Согласно другому варианту — в те же годы вел подпольную партийную работу в Воронеже, Киеве, Луганске. В 1908–1909 годах служил в армии, после чего нашел себе место конторщика.

В составленной на основе его совнаркомовских анкет биографии указывалось: «Образование высшее». Но данные о том, когда и где он его получил, отсутствовали. Там же говорилось, что в марте 1917 года он стал членом комитета РСДРП(б) в столице российского тогда Великого княжества Финляндского — Гельсингфорсе (Хельсинки).

В большевистской печати его имя стало упоминаться в том же 1917 году. К примеру, в «Правде» было опубликовано следующее объявление:

«Военная организация при П. К. (петроградском комитете.— "История") Р. С.-Д. Р. П. объявляет, что в субботу 13 мая, в 7 ч. веч., в помещении цирка "Модерн" состоится лекция т. Шейнмана "Муниципальные выборы"».

Эти ли знания помогли А. Р. Шейнману или какие-то другие способности, но 20 сентября 1917 года Петроградское телеграфное агентство распространило сообщение о выборах в Гельсингфорсе:

«Состоялись выборы нового президиума гельсингфорсского исполнительного комитета. Избраны председателем Шейнман и товарищами председателя Дукальский и Емельянов. Первые двое — большевики».

Однако поначалу невесть откуда взявшийся товарищ плохо вписывался в руководящие партийные круги. Большевистский поэт-пропагандист Демьян Бедный после невозвращения Шейнмана вспоминал о 1917 годе:

«На лице его было написано, что это чужой для нас человек, жулик, провокатор, все что угодно. В 1917 он подошел в Смольном ко мне, так я его так турнул, что он после этого всегда меня обходил».

Но о не вполне большевистском поведении Шейнмана в 1917 году писали и другие участники революции.

Председатель базировавшегося в Гельсингфорсе Центрального комитета Балтийского флота П. Е. Дыбенко вспоминал о последних днях перед октябрьским вооруженным восстанием:

«20 и 21 октября проверяются боевые взводы и назначенный командный состав. Подвозится необходимый запас продовольствия и вооружения для подготовляемых к отправке в Петроград отрядов…

23 октября. С утра ведутся переговоры с левыми эсерами о совместном вооруженном выступлении. Прошьян и Устинов дают уклончивые ответы. Они не уверены в успехе и предлагают вести переговоры с меньшевиками. С ними соглашается председатель Гельсингфорсского совета Шейнман (большевик). Колебания Шейнмана не обещали создания в городе твердой власти в момент самого переворота».

Все выглядело так, будто он опасался выбрать не ту сторону и не попасть в стан победителей. Но, судя по документам, уже 24 октября 1917 года он твердо выступал за восстание. А после свержения Временного правительства Шейнман уже не проявлял колебаний. Ну а поскольку сомневался не он один, и в нужный момент все-таки не подвел, на него обратил внимание Ленин, остро нуждавшийся в новых руководящих кадрах. Шейнман был выдвинут кандидатом от большевиков в Учредительное собрание и был избран.

А вскоре у него появился блестящий шанс проявить себя.

«Волшебник в финансовых делах»

В состав комиссии по подготовке договора с Финляндией, независимость которой Совет народных комиссаров РСФСР признал 18 декабря 1917 года, Шейнман попал прежде всего по должности. Ведь он знал обстановку и состояние хозяйства в Гельсингфорсе. Но по предложению Ленина Шейнмана назначили председателем созданной 16 февраля 1918 года Ликвидационной комиссии по делам Финляндии, которой вместе с новыми финскими властями предстояло делить бывшую российскую государственную собственность на территории нового государства.

Новые российские органы власти только формировались, к тому же ленинское правительство переехало из Петрограда в Москву, что только добавило сумятицы и неразберихи. Чем не замедлили воспользоваться финны. 30 марта 1918 года Шейнман писал Ленину:

«1-го марта был подписан договор между Россией и Финляндией. В договоре этом вполне точно предусматривается порядок разрешения всех вопросов, возникающих из прежних и новых отношений обеих стран. Но Финляндское Правительство с первого же дня учреждения Ликвидационной Комиссии предпочло обходить указанные пути разрешения вопросов и неоднократно, несмотря на то что вопрос находился в стадии разрешения или уже даже и был разрешен в Согласительной Комиссии, обращалось непосредственно в центральное правительство или к отдельным комиссарам и получало желательное ему разрешение. При этих условиях работа Ликвидационной, как таковой и как делегации в Согласительной, комиссии сводилась на нет. На это обстоятельство председателем Комиссии неоднократно обращалось внимание и центрального правительства, и отдельных комиссаров. И всякий раз соответствующие учреждения и лица объясняли свои распоряжения недоразумением.

В последнее же время обращение финляндского правительства непосредственно в Москву и разрешение там на месте сложнейших вопросов приняло характер эпидемический».

Шейнман объяснял в письме, что именно теряет РСФСР из-за создавшегося положения:

«За одно время войны Россией было вложено в Финляндию свыше 1,5 миллиарда руб. (4 миллиарда финских марок). Финляндия театром военных действий не была, так что даже одно военное сохранившееся там имущество оценивается еще во многие сотни миллионов. При ликвидации представляется возможность часть этого многоценного имущества вывезти, часть продать. Между тем при создавшихся обстоятельствах России не только ничего не удастся выручить, но придется еще ухлопать многие сотни миллионов на ликвидацию и "возмещение убытков"».

Писал он и о том, что под видом возвращения финского имущества из РСФСР в Финляндию ее представители скупают и вывозят значительное количество ценных товаров. Поэтому он предлагал отстранить центральные органы власти от финских дел, сосредоточив их решение в Ликвидационной комиссии и органах власти Северной области в Петрограде, откуда в основном шел вывоз в Финляндию:

«Центральное же правительство в Москве от непосредственного решения воздерживается. Свои соображения оно передает в то или иное местное учреждение по принадлежности. Туда же оно направляет и все возможные финляндские делегации и ходатайства, которых, по нашим сведениям, в Москве не мало».

Дельный подход очень понравился Ленину, а тесно общавшийся тогда с главой Ликвидационной комиссии Куусинен, по словам его жены, считал, что Шейнман — «волшебник в финансовых делах». Так что не было ничего удивительного в том, что в мае 1918 года его назначили членом коллегии Народного комиссариата финансов РСФСР.

Как это обычно и бывало в годы Гражданской войны, Шейнману безостановочно давали новые назначения и поручения, на одном из которых он, что называется, споткнулся.

В 1919 году наркому по делам национальностей и члену Политбюро ЦК РКП(б) И. В. Сталину, который по праву считался решателем сложных проблем на фронтах, поставили задачу выправить дела на Западном фронте. Сталин обнаружил в войсках множество проблем, едва ли не самой вопиющей среди которых было отсутствие обуви у красноармейцев.

Он потребовал от Совнаркома в кратчайшие сроки исправить положение, и возглавить работу поручили Шейнману — к тому времени переведенному в Наркомат продовольствия. Но сделать это в условиях войны было крайне непросто даже для такого предприимчивого человека как Шейнман. Решить задачу в требуемые сроки оказалось невозможно, и у Сталина сложилось впечатление, что во всем виноват Шейнман. Но в то тяжелое время недовольство было у всех и всегда, а благоволение Ленина делало Шейнмана неуязвимым.

В 1920 году его назначили заместителем наркома внешней торговли РСФСР, и, используя прежние связи в Скандинавии и обзаведясь новыми, Шейнман снова смог себя проявить. 7 июня 1920 года он писал в Политбюро:

«Норвежский министр иностранных дел известил… о принципиальном согласии Норвежского Правительства об учреждении на севере Норвегии советских торговых представительств».

В условиях торговой блокады это было, конечно, не окно в Европу, но щель, которую в следующем 1921 году удалось расширить. Однако делали это уже без Шейнмана, который с октября 1920 года стал полномочным представителем РСФСР (послом) в независимой Грузии. Должность оказалась не столько почетной, сколько опасной.

После советизации в мае 1920 года Азербайджана, а вслед за ним, в декабре, и Армении, в Тифлисе прекрасно понимали, кто следующий на очереди, и делали все, чтобы осложнить ситуацию у советизированных соседей и сделать невозможной деятельность Шейнмана.

Он не оставался в долгу, и против Грузии, получавшей нефть из Баку, было введено нефтяное эмбарго.

Вряд ли он с теплотой вспоминал этот период своей жизни, в конце которого грузинские власти посадили его под домашний арест.

Но после советизации Грузии Шейнман блеснул снова. Единственная дружественная РСФСР страна — Германия негативно отнеслась к лишению Грузии самостоятельности и отозвала из Тифлиса своего посла. Уехали и послы других европейских государств. Шейнман оперативно отбыл в Берлин и добился, чтобы германский посол вернулся.

Вслед за тем Шейнману собрались поручить ответственную работу на Дальнем Востоке, но в августе 1921 года было решено назначить его главой торгового представительства РСФСР в Китае. По поводу новой должности он вел примечательную переписку с ЦК и другими руководящими органами, настаивая, чтобы ему точно сформулировали задачи, без чего было трудно подобрать кадровый состав торгпредства и определить затраты на его работу.

И здесь возникла ситуация, очень не понравившаяся многим руководителям партии и правительства. Предыдущая советская торговая миссия в Китае за три месяца работы потратила $300 тыс. Шейнман попросил для начала полмиллиона долларов, мотивируя это тем, что нужно купить новые представительские автомобили и качественно обставить помещение. Хотел ли он вознаградить себя комфортом за несколько тяжелых лет или по привычке торговаться запросил как можно больше, чтобы больше в итоге и дали, значения не имело. Для страны, в которой начался голод, это был перебор.

Но не поехал он в Китай совсем по другой причине.

«С помощью Владимира Ильича»

После перехода к новой экономической политике (НЭП) Ленин счел нужным дать Шейнману другую работу.

«С целью прекращения безвозвратного поглощения казенных средств,— вспоминал Шейнман,— решено было создать Государственный банк, который призван был организовать финансирование промышленности на коммерческих основаниях. В осуществлении этого решения, в претворении его в жизнь Владимир Ильич принимал живейшее участие. В начале ноября 1921 года, при обсуждении проекта декрета ВЦИК об учреждении Госбанка, Владимир Ильич настоял на том, чтобы в самом декрете был указан срок открытия действий банка, а именно — 15 ноября. Мне это задание казалось неосуществимым, но с помощью Владимира Ильича, не брезговавшего вмешиваться даже в мелкие детали по организации банка, как, например, в вопросе о предоставлении здания, банк был открыт с опозданием всего лишь на один день, а именно 16 ноября».

Председателем правления Государственного банка РСФСР назначили А. Л. Шейнмана. Кроме новой должности он получил возможность постоянно и тесно контактировать с тем, от чьего мнения зависело принятие любых решений в стране, что людьми в российской власти всегда ценилось превыше всего.

«Со дня своей организации,— писал Шейнман,— банк попал под покровительственное, но вместе с тем и строгое наблюдение Владимира Ильича».

Ленин соглашался далеко не со всеми идеями Шейнмана, но главе Госбанка удалось убедить его в правильности решения, вызывавшего у других членов правительства приступы ярости.

«Принципиальный вопрос банковской работы, который получил свое разрешение благодаря вмешательству Владимира Ильича,— это вопрос о праве банка производить торговые операции за свой счет. Государственная и кооперативная торговля в этот период только начинала организовываться. Во многих местах ощущался товарный голод, следствием чего явилась колоссальная разница в ценах на товары в различных районах, доходившая до многих сотен процентов. Государственный банк к тому времени имел уже несколько действующих филиалов, управляющие которых обращались в Москву с просьбой присылать им товары, но торговая деятельность банка встретила сильное противодействие и протесты со стороны наших промышленных, торговых и кооперативных организаций».

Но в этой, говоря современным языком, «экосистеме», созданной на базе банка, вскоре начали наблюдаться разного рода злоупотребления. К примеру, в августе 1922 года председатель ГПУ Ф. Э. Дзержинский писал в Политбюро:

«В "Известиях" от 25.VI.22 г. заметка "Взятка", из которой видно, что товарный отдел Госбанка открыто принимает счета об израсходовании всеми сотрудниками средств на раздачу взяток железнодорожным служащим за продвижение грузов, за срочную выдачу документов, за скорейшее принятие грузов и за "прочие услуги". Помещение такого рода заметки вызвано, несомненно, желанием Госбанка снять с себя ответственность за легализацию взятки.

При попытке ГПУ произвести формальное расследование по существу заметки оно встретило противодействие со стороны заведующего Госбанком тов. Шейнмана».

Позднее в Госбанке выявили и куда более серьезные правонарушения. Но хотя Ленин, как писал сам Шейнман, в это время «был уже нездоров и в Совнаркоме не председательствовал», тронуть его любимца никто не решился. Вот только главной задачей, поставленной Лениным перед Госбанком, была стабилизация рубля и налаживание денежного оборота. А в этой части все складывалось не самым лучшим образом.

12 июня 1923 года Шейнман писал, что попытки сделать государственный бюджет бездефицитным привели к неприятным результатам. Расходы удалось уменьшить лишь временно, с ущербом для всех отраслей и ненадолго:

«Нарушения бюджетного плана для срочного удовлетворения не терпящих отлагательства государственных потребностей (оборона страны, транспорт, промышленность и т. д.) стали, особенно в текущем году, повторяться все чаще и ощутительнее. И, очевидно, в дальнейшем нас ждет неизбежное расширение государственных расходов».

С доходами также все складывалось не лучшим образом:

«Доходные ресурсы Республики к началу 1923 г. достигли, по-видимому, предельных для данного момента размеров. Попытка дальнейшего форсирования промыслового обложения и введение подоходного налога привели за первые 4 месяца текущего года к довольно резкому сжатию в стране торгово-промышленного аппарата».

Проблемы были и в кредитной сфере:

«Опыт развития системы государственного кредита, как средства сбалансирования бюджетного дефицита, также не дал сколько-нибудь положительных результатов. Для долгосрочного государственного кредита вообще нет у нас надлежащих условий, так как крупный частный капитал избегает помещения в государственные фондовые ценности, госпромышленность пока не имеет свободных денежных средств, городской пролетариат при ограниченных ставках зарплаты может принять в государственных кредитных операциях лишь очень слабое участие, а деревня до сих пор оторвана от денежного оборота страны».

Ко всему прочему у Шейнмана не ладились отношения с назначенным в ноябре 1922 наркомом финансов РСФСР, а в июле 1923 года — наркомом финансов СССР Г. Я. Сокольниковым, который имел куда больший политический вес. Было очевидно, что Шейнман занимает свой пост только пока жив Ленин. А потом будет сделан виновным во всем.

«Выбыл из строя»

В марте 1924 года, через два месяца после кончины В. И. Ленина, А. Л. Шейнмана освободили от занимаемой должности. И, несмотря на его способности и опыт, довольно долго не находили для него нового руководящего поста. Только в декабре 1924 года его назначили народным комиссаром внутренней торговли СССР. Он ездил по стране, открывал ярмарки, проводил совещания, призывал производить больше, торговать лучше, сдавать хлеб государству, но было ясно, что решать нерешаемые задачи он не умеет. В октябре 1925 года его жестко критиковали на сессии Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) за срыв плана закупки зерна у крестьян, и в ответном выступлении он говорил:

«Правы те товарищи, которые говорят, что в деле хлебозаготовок есть организационные безобразия. Правы и те, которые говорят, что крестьянство вследствие высоких весенних цен сдерживает хлеб и не хочет отдавать их по осенним ценам, правы все товарищи, указывающие на другие причины.

Но общие причины — в недостаточном наличии промышленных товаров и в несоответствии цен на крестьянские продукты и промышленные товары».

Шейнман объяснял, что сельские жители не отдадут зерно и прочее продовольствие под невыполняемые обещания и хотят получить ситец и прочие необходимые им товары сразу, практически в обмен на продаваемые продукты. А это в текущих условиях нереально:

«Невозможность удовлетворить полностью крестьянский спрос и недостаток промышленных товаров вызывается отсутствием капиталов, вернее — возможностью получения этих капиталов только у себя внутри в недостаточном размере».

А поскольку зарубежные кредиты Советский Союз получал с огромным трудом, основным источником валюты для закупки отсутствовавших в стране сырья и оборудования для производства товаров был вывоз продовольствия, леса и всего, что продавалось за границей. Шейнман убеждал членов ВЦИК:

«Для того, чтобы ввозить, надо вывозить.

Наше положение на внешнем рынке таково, что мы должны раньше вывезти, а после ввозить».

Получался замкнутый круг, из которого он искал выход и после перехода на должность заместителя наркома внешней и внутренней торговли СССР, и после возвращения в январе 1926 года на пост председателя правления Государственного банка СССР. Он часто ездил за границу на переговоры о закупках товаров и кредитах. Его включали в комиссии, создаваемые Политбюро для рассмотрения самых разных финансовых вопросов. Но Сталин его принимал крайне редко. Так что никакого непосредственного взаимодействия с вождем, как в ленинские времена, у Шейнмана не было.

Окончательно их взаимоотношения испортились в 1928 году во время так называемой «Золотой операции». Золото к тому времени уже не первый год вывозилось и продавалось за границей. Но чаще всего его отправляли в Германию, не имевшую к СССР никаких финансовых претензий по дореволюционным делам, или в Великобританию, где такие операции, как правило, проходили безболезненно.

Чтобы провести крупные закупки в Соединенных Штатах, было решено отправить туда золото на $5 млн в качестве эксперимента. Хотя американское казначейство отказывалось принимать советские драгметаллы, существовала надежда, что два частных американских банка помогут справиться с проблемой. Кроме того, было предписано отправить слитки с иностранной маркировкой, чтобы скрыть происхождение золота.

Но, во-первых, золото доставили с советской маркировкой, а во-вторых, о конфиденциальной операции узнал «Банк де Франс», который в 1916 году для поддержания курса рубля отправил в Петроград золота на 52 млн франков, и это золото ему после революции не вернули. Банк предъявил претензию на советские слитки.

Шейнман говорил потом, что ему удалось придумать ход, позволивший советской стороне выиграть судебное разбирательство. 31 марта 1928 года на заседании Совета съездов государственной промышленности и торговли он рассказывал:

«По американскому закону ни суверенные правительства, ни его органы не могут быть ответчиками без их собственного на то согласия. В данном случае дело осложнялось непризнанием (Соединенными Штатами.— "История") советского правительства».

Поскольку тому, что не признается, иск предъявить нельзя, французов вынудили подать вещный иск — о возврате собственнику принадлежащей ему вещи.

«По англо-саксонскому праву, насколько мне известно,— говорил Шейнман,— вещный иск будет принят судом только тогда, когда истец присягает, что данная вещь является именно его вещью.

Любопытно будет посмотреть, как директор "Банк де Франс" будет давать заведомо ложную присягу».

В итоге дело было выиграно, но при обратной транспортировке золота оказалось, что уже вышедший в море пароход с золотым грузом перед доставкой его в Германию должен зайти во французский порт. В результате пришлось договариваться с судовладельцем и в море перегружать ящики со слитками на другое судно.

Золото было спасено, но шум и огромные издержки из-за судебного процесса и кособокой эвакуации ценного груза привели Сталина в ярость. Он даже начал утверждать, что «Золотая операция» проводилась без разрешения Политбюро.

Не оставалось сомнений в том, что Шейнмана ожидают большие неприятности. В Госбанке СССР начались проверки кадрового состава, обнаружившие в числе его ведущих сотрудников множество социально чуждых советскому строю людей. Шейнмана обвиняли в покровительстве им и зажиме коммунистов.

Но он все еще ездил за границу на переговоры и его собирались отправить за океан руководить компанией «Амторг», заменявшей из-за непризнания СССР торговое представительство в Соединенных Штатах.

Однако у Шейнмана начались серьезные проблемы со здоровьем. Он выехал в сопровождении жены в Германию для лечения, но осенью 1928 года его решили отправить на очередные переговоры в Америку. Он категорически отказывался, и Сталин 1 декабря 1928 года отправил главе «Амторга» С. Г. Брону телеграмму, в которой говорилось:

«Шейнман серьезно захворал, выбыл из строя, останется в Германии. Ускорьте визу для Сокольникова».

«В любой момент сдаст ключи»

Но визу Сокольникову так и не дали, а потому, несмотря ни на что, ехать на переговоры в Соединенные Штаты пришлось Шейнману. В Москве остались крайне недовольны их результатами, оргвыводы назревали, и 15 апреля 1929 года Шейнман пропал. Как оказалось, он отправился к германскому адвокату, левому социалисту Паулю Леви и сообщил тому, что не хочет возвращаться в СССР.

18 апреля 1929 года Шейнман согласился встретиться с находившимся в Берлине секретарем ЦИК СССР А. С. Енукидзе, который записал все, что рассказал ему глава Государственного банка. О принятом решении Шейнман говорил:

«О причинах, побудивших меня сделать этот роковой для меня шаг, я мог бы говорить с Вами три часа, не переставая, но Вы ничего не поймете. Все, что могу по этому поводу сказать, будет так противоречиво, так нелогично, местами так детски глупо, что я сам все эти три дня ломаю голову и ничего понять не могу. Вследствие моего нервного состояния (Вы знаете, что мне московские врачи поставили диагноз, что у меня сепсис), я боялся вернуться в СССР, зная, что меня там не любят, недовольны моей работой, но решение остаться за границей я принял вдруг».

Он утверждал, что ни о каком возврате в СССР речи быть не может:

«Я сделал непоправимый ложный шаг, и все пути в СССР для меня отрезаны совершенно. Как только после моего разговора с Леви я вышел из его квартиры, я понял, что я погубил себя и свою семью. Теперь нет мне возврата.

Я сам бы на месте ЦК расстрелял бы любого члена партии за одну только мысль остаться за границей, а я ведь сделал, повторяю, пагубный шаг и нет у меня сил поехать в Москву.

Вы можете объявить меня сумасшедшим, попросить германское правительство посадить меня в тюрьму или психиатрическую больницу, я не буду сопротивляться, не буду делать попытки опровергнуть версию о моем сумасшествии или опасной болезни; наконец, Вы можете предложить мне покончить жизнь самоубийством, и я близок к этому шагу, но предложения или советов ехать в Москву я не в состоянии принять».

Кроме того, Шейнман клялся, что не будет наносить вред советской стране и ее руководству:

«Я заявил Вам определенно, что я не собираюсь вредить СССР, что бы со мной ни случилось. В этом отношении все вы можете быть спокойными. Не собираюсь писать, не собираюсь давать интервью. Но во избежание всяких толков и разговоров о моем бегстве можно принять два решения. Одно — объявить меня опасно больным и устранить меня от всяких дел (всякий врач удостоверит, что я опасно болен), оставив меня за границей. Другое — дать мне какую угодно работу по линии экономической, в любой стране, на любых условиях, с минимумом средств для существования моего и моей семьи. На ответственную работу я не претендую, ее нельзя мне теперь доверить, но я охотно возьмусь, повторяю, за любую работу в любой стране, за исключением, разумеется, СССР».

И, как докладывал в Москву Енукидзе, Шейнман сделал жест доброй воли:

«Шейнман рассказал, что у него есть ключи от сейфа в одном из банков в Берлине, в котором хранятся деньги ЦК, и что он в любой момент сдаст ключи и отчет в этих деньгах».

А также намекнул, что очень нуждается в деньгах:

«Лично о себе сказал,— писал Енукидзе,— что он поставил себя и свою семью в очень тяжелое материальное положение, что у него денег хватит еще на 2 недели и что он надеется, что в течение этого времени партия примет о нем то или другое решение, что он будет ждать решения партии и пока (две недели) никаких шагов не предпримет для подыскания для себя работы или выбора местожительства».

Весь разговор очень смахивал на ультиматум.

Позднее, при попытке получить ключи от сейфа, которые Шейнман обещал отдать просто так, он перестал выходить на связь. И не упомянул в разговоре с Енукидзе еще об одном обстоятельстве, о котором со слов мужа написала в воспоминаниях А. А. Куусинен. Шейнман имел ключи не только от банковского сейфа в Берлине, но и от неких секретных сейфов в Москве. И после сообщения о его бегстве их решили проверить:

«Вскрыли сейфы — на это имели право только руководители страны — они были опустошены. Шейнман прихватил все, имеющее за границей ценность, как рассказывал мне Отто,— все, что только мог. Парадокс, но правительство вынуждено было молчать, даже в Москве мало кто знал об этой краже».

А супруга Сокольникова вспоминала, что муж вел секретные переговоры с Шейнманом о неких компрометирующих Сталина документах и затем выкупил их.

Переговоры о дальнейшей судьбе Шейнмана продолжались без малого три года и, по всей видимости, шли не просто. Была ли связана с ними трагическая кончина адвоката Леви, который якобы выбросился из окна, и было ли это попыткой запугать Шейнмана, сказать теперь невозможно. Но в итоге после многократных рассмотрений вопроса в Москве Шейнман добился своего. В ноябре 1932 года Политбюро решило дать ему работу в совзагранучреждениях, и в 1933 году Шейнмана назначили руководителем бюро «Интуриста» в Лондоне. А в августе того же года ему начали выдавать прибавку к жалованию в обмен на то, что он не будет вести антисоветские разговоры.

В 1937 году в Москве решили, что Шейнман больше не представляет угрозы и впредь незачем тратить на него деньги. Самый высокопоставленный советский невозвращенец умер в Лондоне в мае 1944 года.