выставка фото
В Москве с разницей в месяц открываются две выставки, на которых зрители увидят снимки Роберта Мэпплторпа. В Московском доме фотографии показывают проект "Роберт Мэпплторп и классическая традиция". А в галерею Stella 18 февраля привезут 48 работ фотографа в рамках экспозиции "Комната Мэпплторпа". Как считает ВИКТОРИЯ Ъ-МУСВИК, чтобы понять, почему весь мир ужасается и восхищается Мэпплторпом, оба проекта нужно смотреть вместе.
Выставка "Роберт Мэпплторп и классическая традиция", показываемая сейчас в МДФ,— интересный кураторский проект, результат сотрудничества Эрмитажа и Фонда Гуггенхайма. Впервые она была показана летом прошлого года в Берлине (см. Ъ от 5 августа 2004 года), зимой на короткое время вернулась в Петербург (см. Ъ от 10 декабря 2004 года) и вот наконец доехала до Москвы, где ее ожидали с особым нетерпением, ведь это первая столь крупная экспозиция Мэпплторпа в России. Предстоящая выставка в галерее Stella сделана по следам этого успешного проекта. На ней покажут наиболее эпатажные работы Мэпплторпа, собственно, и принесшие ему репутацию самого скандального фотографа XX века, поэтому вход в отдельные залы будет разрешен только совершеннолетним.
Проект "Роберт Мэпплторп и классическая традиция" уже получил немало восторженных рецензий. В его основе — идея куратора Эрмитажа Аркадия Ипполитова (от немецкой стороны выставку курировал Джермано Челант при участии Кароль Вайль), решившего показать вместе фотографии из Фонда Гуггенхайма и гравюры маньеристов XVI века из коллекции Эрмитажа. Впервые оригинальная идея русского куратора стала основой международного проекта, с отечественной тематикой не связанного вовсе,— не о передвижниках или сталинском академизме, а о классическом искусстве. Однако следует признать: проект Аркадия Ипполитова необычайно странен.
На стенах мы видим два визуальных ряда. Один — это гравюры мастеров вроде Генрика Гольциуса, Якоба Матама или Яна Харменса, пользовавшихся в свою эпоху всеевропейской славой. Сравнительно дешевая в изготовлении и не требующая специальных условий для перевозки гравюра была для эпохи тем, чем стала фотография для нас: по ней люди узнавали прекрасные картины или черты знаменитостей и монархов. Среди отобранных для выставки сюжетов в основном вариации на темы греческой и римской мифологии, религиозные аллегории и изображения античных памятников — непременно с обнаженными телами.
Второй — это фотографические ню Мэпплторпа. Чернокожие натурщики и белокожие танцовщицы. Портреты обнаженных знакомых (а Мэпплторп принципиально работал практически только с теми, кого знал лично) в полный рост, среди которых с удивлением замечаешь молодого Арнольда Шварценеггера. Холодноватые, но идеальные в своем исполнении этюды обнаженных торсов, рук, ног живых людей, чьи застывшие позы повторяют изгибы и линии мэпплторповских фотографий античных статуй, которые он изучал, признаваясь, что, живи он несколько веков назад, он стал бы не фотографом, а скульптором.
Все это красиво и по-мэпплторповски статично, как и черно-белые снимки цветов, напоминающих возбужденные половые органы, но невозможно понять: а что же, собственно, эпатировало в семидесятых и восьмидесятых публику? Да, всего несколько десятилетий назад Мэпплторп вернул в искусство изображения обнаженного мужского тела, до этого в течение многих десятилетий практически табуированного. Однако "фирменный Мэпплторп", из-за которого со скандалом закрывали выставки и отзывали гранты,— это не классическая "красота", но еще и изображения крупным планом эрегированных членов, сцены садомазо и гомосексуальной любви.
Аркадий Ипполитов говорит, что его целью был вовсе не эпатаж отечественной публики, но попытка исследования "странного внутреннего родства" маньеристов и Мэпплторпа. Куратор протестует против вынесения фотографии в специальное гетто, где ей позволены только "робкие аллюзии" на классическое искусство. Однако вопреки манифесту выставка как раз и следует именно такой традиционной логике. Ведь и у маньеристов, и у Мэпплторпа отобраны работы, иллюстрирующие идею: Мэпплторп мог не знать гравюр маньеристов, маньеристы уж точно в глаза не видели Мэпплторпа, но все они знали классические образцы и следовали общим эстетическим законам.
Для доказательства этой в общем-то простой идеи пришлось отсечь все лишнее — а лишней в ряде случаев оказалась сама основа (художественная, историческая, культурная, психологическая) и работ Мэпплторпа, и маньеристических экспериментов с формой.
Искусство конца XVI века действительно близко нам как никакое другое: оно полно ощущения болезненного надлома — и именно это объясняет, почему специалистов по маньеризму в какой-то момент выносит в современность. Но Гольциус или Матам, в отличие от Мэпплторпа, всегда знают, где остановиться. Потому что между реальностью и душой художника для них есть важное звено — божественный замысел, который гарантирует устойчивость пошатнувшегося было мира. У Мэпплторпа Бог умер — и остался "голый человек на голой земле". Это именно то, что составляет реальное отличие между внешне похожими гравюрами и фотографиями. За смелой констатацией сходства формы должен идти еще более дерзкий шаг, определяющий точки разрыва, а его как раз и нет. Ведь причудливые сексуальные фантазии, вызывающая ужас откровенность и столь явно читающееся одиночество разуверившегося в традиционных ценностях человека — главное в фотографии Мэпплторпа, то, что поставило его в ряд величайших художников XX века. В том виде, в котором Мэпплторп представлен в эрмитажно-гуггенхаймовском проекте, он кажется кастрированным, и едва ли именно в этом заключена классическая традиция.