В петербургском центральном выставочном зале "Манеж" открыта 11-я отчетная выставка петербургских художников "Петербург-2004".
Первое, что видят изумленные посетители,— огромный призыв напротив входа в Манеж: "Художник, помни, что был постмодернизм". Напоминает незабвенный лозунг на лагерных воротах: "На свободу — с чистой совестью". Напоминает сочетанием императивности с абстрактностью: как можно требовать от людей помнить о явлении, которое если и коснулось их слуха, то творчества не задело и по касательной.
Как и двадцать, и пятьдесят лет назад, живописцы ездят на унылые этюды по приозерской ветке Октябрьской железной дороги, пишут корабли на Неве, "блокадные симфонии" и портреты современников. Фотографы, избегая социальной фактуры, любуются балеринами, монахами, ряжеными "рыцарями". Почти все эти работы легко представить в витринах лавочек, где туристы прикупают сувениры на память о белых ночах. Немой укор ленивым современникам — мемориальный раздел, работы "подпольщиков" "арефьевского круга": светящийся мрак картин Шалома Шварца, городские виды Рихарда Васми, мучительные портреты друзей и солагерников Родиона Гудзенко (1931-1999), почти не выставлявшегося, сидевшего при Хрущеве якобы за попытку улететь во Францию при помощи надутых презервативов.
На общем фоне забавляют диковатые салонные выверты вроде "Портрета Игоря Дмитриева" Петра Лагутенко. Над головой артиста, чего-то там декламирующего по радио, носится культурная расчлененка: головы Баха, кажется, Андрея Петрова, кажется, Армстронга, какого-то гармониста, иных, опознанию не поддающихся, но, несомненно, достойных людей. А насмотревшись на скучные натюрморты, на трепетных юных музыкантов и балерин, испытываешь солидарность со Светланой Кулешовой, из феминистического хулиганства выставившей офорт "Гранаты, или Мои месячные".
Художников, озабоченных живописью как таковой, в городе можно пересчитать по пальцам. Причем имена одни и те же на протяжении по меньшей мере пятнадцати лет. Уже вызывающим опасения общим местом стало утверждение: "Владимир Шинкарев — лучший живописец города". Но его скромная, почти монохромная "Касабланка" действительно единственная на выставке работа, которая притягивает, как магнит: пустота ночного аэродрома из финала голливудского шедевра наполнена почти осязаемой тоской бесприютности. А Игорь Орлов на протяжении многих лет заполняет огромные холсты на первый взгляд хаотичным, но полным мрачной энергетики языческих тотемов плетением черных потеков краски. Организаторы не случайно выставили его композицию у самого входа: работы Игоря Орлова — визуальный удар, под впечатлением которого на несостоятельность иной живописи какое-то время просто не обращаешь внимание.
Маниакально мастерящий самую большую в мире картину Борис Кошелохов, считающий себя воплощением бога Волоса Феликс Волосенков, наследующий тихую поэтичность ленинградской школы Андрей Ветрогонский: вот, пожалуй, и все. Беда только в том, что им "помнить о постмодернизме" надобности нет: они знают все, что надо знать современным художникам, но упорно делают то, что выбрали для себя. А большинству остальных участников выставки даже спецкурс лекций на тему постмодернизма впрок не пойдет.