«Во главе преступного предприятия стояли студенты»

135 лет назад, 8 мая 1887 года, в числе других участников неудавшегося покушения на императора Александра III был казнен старший брат В. И. Ульянова-Ленина. А. И. Ульянова называли руководителем «террористической фракции» «Народной воли», но этой партии уже несколько лет не существовало, название группы, по сути, было придумано для солидности, а организаторами и вдохновителями акции были совершенно другие люди. Во всей истории подготовки теракта присутствовало немало и других странностей. Но вместо поиска их объяснения в советское время упорно доказывали, что среди участников покушения не было агентов царских спецслужб.

«В те годы сгущенного политического давления»

Формула «то, чего не может быть» лучше всего описывала все происходившее в России в 1886 году и начале следующего года. Все участники тех событий при всей разнице в оценках и подходах сходились в одном — после убийства революционными террористами 1 марта 1881 года императора Александра II все не одобренные российским правительством организации, равно как и любые проблески инакомыслия немедленно подавлялись властью. Старшая сестра В. И. Ульянова-Ленина — Анна Ильинична Ульянова-Елизарова (в то время слушательница Высших женских курсов в Санкт-Петербурге) — много позднее писала, что «в те годы сгущенного политического давления… вся общественная жизнь задыхалась, как в тисках».

Основная оппозиционная сила — партия «Народная воля» — фактически прекратила свое существование, о чем бывший в то время студентом Санкт-Петербургского императорского университета участник революционного движения С. А. Никонов, вспоминал:

«От партии "Народной Воли" (так в тексте.— "История") в это время оставались одни лишь обломки, одна лишь старая славная фирма (название.— "История"), если можно так выразиться. 1 марта 1881 г. явилось кульминационным пунктом деятельности партии "Народной Воли". В центре работы Исполнительного Комитета стояло цареубийство, в течение более двух лет все почти силы и средства партии были брошены в эту сторону; остальные стороны партийной работы — пропаганда, организация сил, подготовка новых революционеров на смену старым — были как бы в забросе, в пренебрежении.

И в результате, после блестящего, казалось бы, успеха, после убийства Александра II, партия осталась почти без людей и без средств: все было затрачено на эту титаническую борьбу».

В подавлении антиправительственной деятельности, как писал Никонов, значительную роль сыграли и спецслужбы:

«Развалу партии много посодействовали и предательства, неизбежно появляющиеся около всякого конспиративного дела, как это показывает история революционной борьбы в любой стране и в любую эпоху. Сначала Гольденберг, а потом еще в гораздо большей степени Дегаев, предали в руки жандармерии огромное число революционеров и погубили много организаций, но кроме них были и другие, более мелкие провокаторы и предатели».

Итог для желавших скорых перемен общественного строя России выглядел более чем печально:

«Партия,— писал Никонов,— в действительности перестала существовать. Исполнительного Комитета, когда-то грозного врага самодержавия, одно имя которого заставляло трепетать обывателя и внушало почтение и страх даже жандармам и министрам, давным-давно не было; он не возобновлялся после ареста В. Н. Фигнер, последней из членов Комитета, остававшихся в России. В Петербурге оставалась из народовольцев лишь молодежь вроде меня грешного, почти не организованная, не имевшая ни типографии, ни сносного паспортного бюро (для изготовления поддельных документов.— "История"), ни литературы, ни средств».

Отделения по охране порядка и общественной безопасности — «охранка» с помощью остальной части полиции продолжали жесточайшее давление на антиправительственные элементы и после разгрома деятельной оппозиции. За малейшие проявления организованного недовольства их рядовые участники как минимум попадали под полицейский надзор, но гораздо чаще высылались из столицы. А активисты отправлялись в места не столь и столь отдаленные — в ссылку, а то и на каторгу.

И вдруг среди студентов Санкт-Петербургского университета созрел новый и крайне опасный для власти заговор.

«Идея цареубийства возникла вполне самостоятельно»

Начиналось все, как это обычно и бывает, с малого. Никонов привлек к работе не афишировавшего свою деятельность кружка, в котором обсуждались экономические проблемы, студента-биолога Александра Ильича Ульянова — своего знакомого по работе в землячествах Санкт-Петербургского университета.

«В это время,— вспоминал Никонов,— мы в нашем кружке уже переходили от занятий исключительно теоретических к вопросам текущей действительности. Не помню, кому именно из членов кружка пришла в голову мысль устроить 19 февраля 1886 г., в день 25-летнего юбилея освобождения крестьян, какое-нибудь торжество, собрание с речами и т. п. ... Относительно 19 февраля ходили слухи, что не только не будут допущены никакие собрания, но даже в газетах не будет пропущено никаких статей о крестьянской реформе, кроме самых кратких упоминаний. Так оно и случилось».

Вскоре после появления идеи, как писал Никонов, было принято и конкретное решение:

«После многих споров было решено повести среди студенчества и в доступных нам общественных кругах агитацию о том, чтобы 19 февраля пойти на Волково кладбище и отслужить там панихиду по деятелям реформы.

Все члены кружка, состоявшие в землячествах, в том числе я и Александр Ильич, должны были постараться подбить возможно большее число земляков на эту демонстрацию».

Некоторые члены кружка, включая самого Никонова и уже сидевшего, правда недолго, за участие в антиправительственной организации студента О. М. Говорухина, находились под присмотром полиции. Но, что было довольно странным, это не помешало успеху акции.

«Утром 19 февраля на Волковом кладбище собралась небольшая толпа, человек около 400, почти исключительно студенческой молодежи. Полиции не было; лишь к концу панихиды, которую смущенный священник с трудом согласился отслужить, появились какие-то околоточные с городовыми. На могилы Добролюбова и др. были возложены венки. Никаких репрессий со стороны полиции не было, и собравшиеся спокойно разошлись по домам».

А. И. Ульянов после этого был отмечен охранкой как политически подозрительный элемент, но никаких мер к нему и остальным участникам панихиды принято не было. И неожиданная безнаказанность вдохновила членов кружка на организацию новой акции. Правда, подходящий повод для нее нашли уже после летних каникул, осенью 1886 года. Члены кружка и образовавшегося союза землячеств университета решили почтить память кумира молодежи того времени литературного критика и публициста Н. А. Добролюбова. Было решено 17 ноября 1886 года, в день смерти Добролюбова организовать новую манифестацию на Волковом кладбище.

Многие участники этой акции оставили потомкам довольно яркие ее описания. О том, как у кладбища их встретила полиция, как студентов уговаривали разойтись, как небольшому числу участников все же разрешили возложить венки на могилу Добролюбова. А потом, когда собравшиеся решили в знак протеста пройти маршем по главной улице столицы империи — Невскому проспекту, их окружили, продержали на холоде и под дождем несколько часов, оставив единственный выход — через двор находившейся рядом полицейской части, где их незамедлительно задерживали.

Участвовавший тогда в студенческих акциях Б. А. Гинзбург вспоминал:

«Демонстрация кончилась арестом 150 человек (из 500 участников) и высылкой многих студентов на родину».

Несмотря на самое активное участие А. И. Ульянова в организации манифестации, он не попал в число высланных. Мало того, ему и его товарищам сошло с рук и еще одно антиправительственное мероприятие, о котором его сосед по квартире и земляк, тогда кандидат университета И. Н. Чеботарев вспоминал:

«Мы узнали, что человек 40 товарищей высылаются из Петербурга. Решено было еще в первый же вечер обратиться с письменным протестом к населению Петербурга путем рассылки писем по почте. С утра в нашей квартире закипела работа по составлению текста письма, его литографированию, доставанию бумаги и конвертов, их адресованию, пользуясь адрес-календарем Петербурга. Отпечатали несколько сот писем и по частям опускали их в несколько ящиков на Петербургской стороне, Васильевском острове и Адмиралтейской части, но в каждый ящик клали все-таки пачками».

Но результат, как писал Чеботарев, оказался ничтожным:

«Это обстоятельство и то, что большинство конвертов, наспех купленных в ближайших магазинах, были однообразные, должно было обратить на себя внимание на почте, если даже допустить, что наша деятельность не была прослежена шпионами. Поэтому не удивительно, что из наших писем немногие дошли по адресу. Из моих личных знакомых, коим письма были адресованы, никто не получил наших прокламаций».

Чеботарев сам удивлялся тому, что они с Ульяновым не пострадали в результате этого мероприятия:

«Усиленное же шпионство за нами началось еще до дня добролюбовской годовщины.

Наш дворник специально следил за тем, что делается у нас и кто нас посещает, и должен был немедленно доносить (это выяснилось из его показаний на судебном следствии). Кроме того, были приставлены и специальные агенты. Мы знали об этом, но как-то наивно не придавали надлежащего значения».

Куда больше задевало студентов то, что их политические акции в результате оказываются абсолютно бессмысленными и не дают никакого результата. Участники революционных событий того времени вспоминали, что мысль о терроре как единственном действенном средстве воздействия на власть «начала носиться в воздухе». За примером далеко не за чем было ходить, ведь всем было памятно убийство Александра II. А. И. Ульянова-Елизарова вспоминала:

«Идея цареубийства возникла вполне самостоятельно в головах многих из тогдашней учащейся молодежи — части населения, всего более склонной на самопожертвование».

«Легче примыкают к готовой уже организации»

Из-за отсутствия в стране каких-либо серьезных революционных структур у желающих осуществить теракт, кроме желания, не было ничего — ни оружия, ни средств для его приобретения, ни, самое главное, руководителей и организаторов дела.

Позднее, в советское время инициатором и организатором покушения на Александра III называли А. И. Ульянова. О том же заходила речь и во время следствия и суда. Но сам он, взявший на себя многое из того, что в действительности не делал, на допросе 5 марта 1887 года сказал:

«Я не был ни инициатором, ни организатором замысла».

От первенства в организации цареубийства отказывался и близкий товарищ Ульянова — О. М. Говорухин. Он сам был одним из активных участников возникшей террористической группы и в написанном им после отъезда из России по требованию видных русских революционных эмигрантов реферате называл автором идеи и главным организатором совершенно другого человека:

«Петр Яковлевич Шевырев был главным инициатором 1 марта 1887 года. В 1885 или 1880 году — точно не припомню — он перевелся из Харькова в Петербург на естественный факультет. Быстро познакомился он со многими студентами. Через два-три месяца он начал устраивать студенческую кассу взаимопомощи. Сначала он встретил у очень многих полное равнодушие к этому. Но это его не остановило. В университет он ходил часто, но лекции слушал очень мало. Почти всегда его встречали либо в читальне, либо в коридорах. Он ходил с каким-либо студентом и энергично убеждал его в полезности касс…

Он познакомился чуть ли не со всеми студентами университета и многими из других высших учебных заведений».

Говорухин писал, что Шевырев был малосимпатичной личностью:

«Самый вид его производил нерасполагающее впечатление: взгляд у него был упорный, дерзкий, несимпатичный. Манерой говорить не просто, монотонно, крикливым голосом он производил на многих отталкивающее впечатление».

Писал Говорухин и о слабом здоровье Шевырева:

«Перед летними каникулами 1886 г. он заболел чахоткой, начал страдать кровохарканием и уехал на юг лечиться».

Но начавшееся без него движение по созданию кассы взаимопомощи продвигалось слабо. И только после его возвращения дело закипело. Способности Шевырева проявились также при организации библиотеки и дешевого питания студентов — их собственной кухмистерской:

«Устроить кухмистерскую,— констатировал Говорухин,— было очень трудно: во-первых, не было денег, во-вторых, полиция не разрешала. Главным образом, благодаря энергии Шевырева все трудности были побеждены. В организованной кухмистерской обедала масса студентов и курсисток. Это опять способствовало сближению студентов».

Но Говорухин подчеркивал и еще одну деталь:

«Обратная сторона кухмистерской заключалась в том, что в то же время она служила для ознакомления шпионов со студентами. Полиция, разрешив, поставила специально шпионов для кухмистерской».

Ни это обстоятельство, ни отсутствие информации об источниках средств на мероприятия Шевырева не смутили Ульянова и Говорухина, который писал:

«После добролюбовской истории он особенно сблизился с Ульяновым и его друзьями.

К удивлению компании, Шевырев оказался горячим революционером».

Согласно запискам Говорухина, именно Ульянов полушутя предложил Шевыреву стать организатором теракта. И, к их изумлению, он ответил собеседникам, что террористическая группа уже существует. И в ее планы входило убийство императора выстрелами отравленной дробью или отравленными пулями. Собеседники Шевырева сочли такой план нереалистичным и предложили использовать бомбы.

В ходе беседы была настораживающая деталь. Для осуществления покушения нужно было быть в курсе всех перемещений императора.

«Всем известно было,— писал Говорухин,— как бережется царь, как изменяет планы своих поездок, в каком секрете держится все, касающееся жизни царя. Когда ему (Шевыреву.— "История") высказали, что эта задача самая трудная, почти невыполнимая, он заметил: "Да, для вас. Я этого и ожидал"».

У кого деятельный студент собирался получать эти данные, нигде не говорилось, но Говорухин утверждал, что Шевырев имел весьма точные сведения о местонахождении Александра III.

Немногим позднее выяснилось, что никакой террористической организации не существует и есть только сам Шевырев и несколько его товарищей.

«Но тактика эта,— утверждал Говорухин,— сделала свое дело. Шевырев употреблял ее неоднократно. Инициативных людей обыкновенно очень мало, поэтому легче примыкают к готовой уже организации.

Таким образом, Шевыреву удалось устроить покушение».

Он привлек метальщиков бомб и сигнальщиков, которые должны были следить за приближением царской кареты к метальщикам и дать им сигнал. Он с помощью своего приятеля студента-поляка И. Д. Лукашевича установил связи с польскими революционерами в Вильно (ныне Вильнюсе), которые помогли добыть немалую часть необходимых для изготовления бомб химикатов и яда — стрихнина.

По указаниям Ульянова и им самим был изготовлен динамит, свинцовые поражающие части, которые метальщики снабдили стрихнином. Позднее были собраны готовые бомбы, одну из которых сделали в виде толстой книги. Организации придумали громкое название «террористической фракции» несуществующей партии «Народная воля» и написали первую часть программного документа.

Особо не требовалось и выбирать день для покушения. 1 марта 1887 года, в годовщину убийства Александра II, его царственный сын был обязан быть на панихиде по отцу в Петропавловской крепости.

Но появилось неожиданное препятствие.

«Это самое сильное и неприятное наказание»

Руководители террористической группы заметно переживали.

«С половины января,— вспоминал И. Н. Чеботарев,— настроение у Александра Ильича и особенно у Говорухина стало более нервным. Говорухин начал проговариваться о предстоящих событиях с лицами, далеко не посвященными в дело. Так, однажды он, показывая номер французской газеты, кажется, "Intransigeant" Рошфора, где говорилось о готовящемся якобы на 1 марта покушении, сначала в вопросительной форме ("может ли это быть?"), а потом в положительной, начал развивать, как по писаному, план покушения на цареубийство во время проезда царя в Петропавловскую крепость 1 марта».

А Говорухин писал, что нервы сдали у Шевырева:

«Около февраля силы его начали падать. Ему что-то начали мерещиться шпионы там, где их нет.

Он рассказывал, что за ним в последнее время начала ходить собака, и он был уверен, что эта собака помогает шпионам выслеживать.

Многие усомнились: вся история казалась невероятной. По проверке оказалось, что все это Шевыреву показалось и что собака была самая обыкновенная».

Ульянов из-за болтовни, поднявшейся вокруг покушения, предлагал перенести теракт на осень. Но, как утверждал Говорухин, Шевырев был категорически против:

«Когда с ним заговорил Ульянов, Шевырев не хотел и слушать.— "Как? Откладывать? Да ты, Ильич, уверен, что тебя завтра не возьмут? А я? Да кто из нас может поручиться, что он просуществует до осени? Далее, если слабый попадется правительству да проговорится, то всем нам конец. А за что? За хотение? Будь что будет, но вперед!"».

Но в середине февраля 1887 года Говорухин решил покинуть страну. Денег на бегство ему дал Ульянов, заложив золотую медаль, полученную на третьем курсе университета за лучшую студенческую научную работу. Говорухин оставил у Ульянова своей девушке прощальную записку, якобы перед самоубийством. А сам через Вильно с помощью польских революционеров покинул страну.

Немногим позже оставил Санкт-Петербург и Шевырев, который объяснил, что из-за усиления туберкулеза вынужден срочно уехать на юг.

В итоге Александр Ульянов помимо своей воли остался единственным руководителем «террористической фракции» накануне покушения. Весь дальнейший ход событий подробно описан в сохранившихся документах. 1 марта 1887 года министр внутренних дел граф Д. А. Толстой докладывал Александру III:

«В конце минувшего января месяца негласным путем была получена копия письма, отправленного неизвестным лицом из Петербурга в Харьков на имя студента Никитина.

Между прочим в письме автор говорит, что преобладающее ныне "социально-демократическое" направление его "не удовлетворяет", и единственно пригодное средство для борьбы есть "террор", "кажущееся же затишье" в партии временное».

Автором письма оказался один из метальщиков:

«Опрошенный по сему поводу в Харькове студент Никитин,— сообщал министр,— по предъявлении ему копии письма, заявил, что оно получено им от знакомого его студента Петербургского Университета Андреюшкина. По получении этих сведений 27 минувшего февраля, в Петербурге за Андреюшкиным (который уже ранее быль замечен в сношениях с лицами политически неблагонадежными) было учреждено неустанное наблюдение».

О результатах слежки два десятилетия спустя полицейский надзиратель Санкт-Петербургского охранного отделения В. Ф. Борисов вспоминал:

«28 февраля 1887 года я с полицейским надзирателем Тимофеевым, наблюдая за одним политическим преступником около дома, где он проживает, мы заметили, что к нему пришел его товарищ в 9 часов утра, за которым тоже было наблюдение, и следовали за ним полицейские надзиратели Свергунов и Сверздин. Через несколько минут оба наблюдаемые вышли вместе, имея при себе по круглому свертку, завернутые в бумагу, и отправились на Невский проспект. Придя на проспект, стали тихо ходить взад и вперед, начиная от Полицейского моста до Аничковского дворца. Вскоре к ним присоединились еще три их товарища, у одного из них имелась при себе большого формата толстая книга, и начали ходить все вместе.

Двое из них строго следили за проезжающими, идя немного впереди»

После доклада «топтуны» получили приказ:

«Распоряжение начальства последовало так: если наши наблюдаемые будут продолжать ходить по улицам, где предполагается высочайший проезд и на следующее время, то их арестовать, а лучше бы, если можно, не трогать их впредь до распоряжения Департамента Полиции».

На следующий день, 1 марта 1887 года, как писал Борисов, повторилась та же картина и подозреваемых арестовали:

«Все задержанные заявили, что они принадлежат к тайному преступному обществу, а отобранные при них ноши в числе трех, по осмотре их экспертами, оказались снарядами, заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином, большой разрушительной силы».

«Сигнальщики» очень скоро рассказали все, что знали, и были арестованы остальные причастные к делу, включая А. И. Ульянова. А обыски дали следствию все необходимые улики. В считанные дни была восстановлена почти вся картина деятельности «террористической фракции» (вину некоторых участников Ульянов взял на себя и тем самым спас их), в Крыму разыскали и арестовали Шевырева. Возник вопрос — как и когда судить террористов. Император был против гласного суда, и еще 1 марта 1887 года написал на очередном докладе графа Толстого:

«…Вообще желательно не придавать слишком большого значения этим арестам. По-моему, лучше было бы узнавать от них все, что только возможно, не предавать их суду и просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость. Это самое сильное и неприятное наказание».

Но розыск тех, кто стоял за «террористической фракцией», был главной целью.

«И низкий курс рубля, и другие обстоятельства»

Кандидатов на роль руководящей и направляющей террористов силы было более чем достаточно. Прежде всего из числа офицеров спецслужб. Все происходившее вокруг студенческого экономического кружка очень походило на искусственное формирование группы врагов престола. Ведь при полностью искорененной оппозиции офицеры охранки могли рассчитывать не столько на скорое продвижение и награды, сколько на сокращение штатов своего ведомства. А в 1887 году золотые медали и огромные для того времени денежные награды — 1000 руб.— получили из рук самодержца даже рядовые «топтуны». К тому же случаи создания псевдореволюционных организаций уже бывали (см. «В силу совершенно исключительных полномочий»).

Рабочая версия (подчеркиваю, версия) могла бы выглядеть следующим образом. Говорухина, арестованного в 1885 году по делу революционного кружка болгарского студента Санкт-Петербургского университета Димитра Благоева, удивительно быстро выпускают, предлагая, как частенько бывало в таких случаях, негласное сотрудничество.

На роль химика в террористической организации лучше всего подходит отличающийся ответственностью и знаниями А. И. Ульянов, чем и объяснялась удивительная слепота полиции в его отношении.

На амплуа руководителя террористов абсолютно подходил Шевырев, способный нагромождением вранья убедить людей присоединиться к нему. Снабжать его нужной и верной до поры до времени информацией о передвижениях императора не составляло труда.

К тому же ощущавший себя смертельно больным Шевырев постоянно выказывал желание пожертвовать собой и призывал к самопожертвованию других.

Мог ли он сам оказаться подсадной уткой? На это вроде бы указывало его поведение на следствии, когда он довольно долго пытался отрицать все, даже самые очевидные факты и обвинения, будто ожидая, что его признают невиновным и освободят. Вполне могло быть, что ему, как это бывало на политических процессах в более поздние времена, подсказывали линию поведения, обещая скорое освобождение, а потом тихо казнили.

Но исследователям «второго 1 марта» не давала покоя деталь, о которой писал в своем реферате Говорухин. Он утверждал, что на некоторых собраниях террористов присутствовал некий представитель исполнительного комитета «Народной воли». Но В. Н. Фигнер категорически утверждала, что никакого подобного «представителя» в России быть не могло и такую личину мог иметь только провокатор. Кроме того, все остальные выжившие участники подготовки неудавшегося покушения никакого «представителя» никогда не видели. Ни слова не говорили ни о чем подобном и полностью раскаявшиеся члены «террористической фракции». Выглядело все так, будто Говорухин страховался от обвинений, объявляя внедренным агентом полиции кого-то другого.

Странным представляется и то, что политически неблагонадежный студент на протяжении нескольких недель активнейше участвует в подготовке к теракту, принимает и отправляет странные пакеты, общается с не менее подозрительными личностями, а полиция с запозданием реагирует даже на заявления его квартирной хозяйки о хранении в его комнате каких-то химикатов и проводит обыск, когда все уже увезено.

В искусственном создании террористической группы могли быть заинтересованы не только карьеристы из охранки.

Мемуаристы писали, что в армии были крайне недовольны самодурством Александра III и были не прочь устранить его. Но в отличие от натуральных революционеров хотели не конституции и изменения строя, а другого, более адекватного члена семьи Романовых на троне.

В устранении царя как акте мести за раздел Польши и подавление польских восстаний были заинтересованы многие в принадлежащем России Царстве Польском. И участие польских революционеров в снабжении группы и помощь в бегстве Говорухина были тому свидетельством. Один из участников «террористической фракции» поляк И. Д. Лукашевич вспоминал, что при обсуждении шансов на эффект от цареубийства рассматривались все факторы:

«Были приняты нами во внимание и изолированное тогдашнее международное положение России, и чрезвычайно натянутые отношения с Германией, грозившей войной, и затруднительное финансовое положение правительства, и низкий курс рубля, и некоторые другие обстоятельства».

Так что список желающих реально устранить Александра III был довольно велик. И власти хотели узнать истину у единственного, кто, как предполагалось, может ее знать,— А. И. Ульянова. Для чего пытались использовать даже его приехавшую в столицу мать. 30 марта 1887 года граф Толстой писал начальнику Департамента Полиции П. Н. Дурново:

«Нельзя ли воспользоваться разрешенным Государем Ульяновой свиданием с сыном, чтобы она уговорила его дать откровенное показание, в особенности о том, кто кроме студентов устроил все это дело.

Мне кажется, это могло бы удаться, если б подействовать поискуснее на мать».

Но уловка ни к чему не привела, и Ульянова вместе с Шевыревым и тремя метальщиками приговорили к смертной казни. Остальные террористы получили чуть менее суровое наказание. Смертный приговор привели в исполнение в Шлиссельбургской крепости 8 мая 1887 года. Зарубежная пресса писала о казни:

«Для пяти казнимых было поставлено только три виселицы, и, таким образом, Шевырев и Ульянов вынуждены были присутствовать при муках своих товарищей: в продолжение получаса у них перед глазами было потрясающее зрелище троих повешенных, извивающихся на концах веревок в мучительных конвульсиях… Говорят, что присутствовавшие при этой зверской сцене не могли ее выдержать и отвернулись; у многих на глазах выступили слезы».

Не исключено, что власти надеялись, что перепуганные жестокостью казни товарищей Ульянов и Шевырев все-таки выдадут дополнительные данные, но снова ничего не вышло. Истину могли установить после Октябрьской революции, ведь прошло только 30 лет, и многие участники событий еще здравствовали. Но за дело взялись лишь после Гражданской войны.

Самым примечательным было то, что в СССР тогда вернулся Говорухин, недолго проживший после бегства в Швейцарии и затем перебравшийся в Болгарию к своему старому другу Благоеву. Там, после победы большевиков он сотрудничал с Коммунистическим интернационалом и был вывезен в Москву в 1925 году, когда после неудавшегося покушения на убийство царя Бориса III, сопровождавшегося многочисленными жертвами, начались репрессии против коммунистов и всех левых.

Однако никаких следов того, что он сообщил какие-то новые сведения, в печати не появилось.

Наоборот, упоминания о нем выглядели так, будто он продолжает находиться за пределами СССР, а единственный источник информации о его участии во втором 1 марта — его старый реферат.

Одновременно читателей подводили к мысли, что никаких внедренных агентов в «террористической фракции» не было. А, несмотря на провал покушения, брат вождя мирового пролетариата, пожертвовав собой, сделал большое дело — разжег вновь потухший огонь революционной борьбы, а Ленин нашел другой, правильный путь к социализму.

При этом крайне редко упоминался действительный результат, достигнутый несостоявшимся покушением. Император, опасаясь новых нападений, еще сильнее отгородился от общества, дворянства и элиты и, как констатировали даже ярые монархисты, утратил связь со страной и реально происходящими в ней событиями. Этот почти непроницаемый занавес сохранился и при ужаснувшемся 1 марта 1887 года Николае II, и в итоге немало способствовал свержению царского строя.

Евгений Жирнов