фестиваль танец
В Центре имени Мейерхольда моноспектаклем Жозефа Наджа "Дневник неизвестного" открылся VI Международный фестиваль NET. Исповеди родившегося в Югославии француза венгерского происхождения не поверила ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Ежегодный фестиваль "Новый европейский театр" проводится в Москве с 1998 года. Нынешний NET проходит при поддержке социально-культурного фонда Hennessy, компаний Carte Noir, "Инвесткапстрой" и Bokovfactory. Спектакль "Дневник неизвестного" Национального хореографического центра Орлеана показан в Москве при поддержке Французского культурного центра.
Жозефа Наджа у нас очень любят. Четыре года назад его кафкианский спектакль "Полуночники" получил "Золотую маску" как лучший гастрольный спектакль. С тех пор руководитель Национального хореографического центра Орлеана вместе со своей труппой регулярно приезжает в Москву на гастроли. На сей раз приехал один — с танцевальным соло "Дневник неизвестного", сочиненным им два года назад на основе собственного дневника и стихов Отто Толнаи.
Строго говоря, все спектакли Жозефа Наджа — своего рода дневники. Вдохновение он черпает из воспоминаний детства и ранней юности, проведенных им в заштатном сербском местечке Коштуница, и даже в орлеанскую труппу набрал односельчан. За 18 лет творческой работы во Франции наджевская Коштуница стала таким же художественным мифом, как Макондо Маркеса. Остановившееся время позволяет поселять в этом затхлом, но завораживающем местечке хоть бюхнеровских убийц, хоть персонажей Кафки. Но только в "Дневнике неизвестного" Жозеф Надж решился переворошить непридуманные истории, рассказав о друзьях по будапештской Школе изобразительных искусств: двое из них покончили жизнь самоубийством, третий сошел с ума.
Эти мрачные воспоминания Жозеф Надж поместил в дивно стильные декорации. Авансцену, как книжка-раскладка, перекрывает длинная ширма. Ее ребра-поверхности служат экраном для проекций, зеркалом, дверями и окнами. По ней ползут крупные капли дождя, высвечивается исполинская электрическая лампочка (видимо, символ глухой глубинки), за ней в полиэтиленовой мути возникает силуэт Неизвестного. По ходу действия ширма-трансформер может превратиться в шкаф или вовсе раствориться в по-шестидесятнически обезличенной квартире. Впрочем, искусное освещение и многозначительные детали (вроде красного светового квадрата или проекций с изображением неких круглых амеб, вспухающих пузырями и выедающих собственные внутренности так, что от них остается только бублик с черной дырой) превращают "квартиру" в некое метафизическое пространство, тут страждущие души проходят свои круги ада. Все манипуляции с декорацией скорбно и пафосно проделывает сам автор, каждая перемена означает конец эпизода.
Эпизоды делятся на чисто пантомимные (идут под экзотический фон — эфиопскую перкуссию, какую-то "Акиру Сакату" и шум дождя вперемешку с раскатами грома) и мимически-танцевальные (тут задействован цыганский фольклор Венгрии и Румынии). Танцы Жозефа Наджа не похожи на то, что под этим понимает непросвещенное большинство. Для них не нужна ни техника, ни особые навыки, ни тренированное тело; люди, искушенные в современном искусстве, давно смирились, что под "танцем" нужно разуметь любое движение, хоть ритмичную укладку кирпичей. Три танцмонолога Жозефа Наджа похожи друг на друга, как близнецы, и представляют собой борьбу автора с собственным телом. Ноги норовят вылезти из-под туловища, непослушную руку приходится ловить другой рукой, челюсть так и норовит отвалиться, колени — подогнуться, и все это вместе символизирует глубокий душевный разлад. Для особо непонятливых добавлено катание по полу и хватание за голову. Это важно, потому что после таких мучений каждый раз следует метафорическое самоубийство.
Самое красивое — первое. Автор медленно-медленно отодвигает занавеску в глубине сцены — высвечивается совмещенный санузел с черно-белой плиткой, над унитазом висит тряпичное тело. Медленно-медленно Жозеф Надж освобождает чучело из петли и медленно-медленно укладывает его в ванну, качающуюся, словно колыбель. После такого грустного эпизода последующее бритье топором, вонзание его в стол и укладывание под топор головы, словно на плаху, выглядит чрезвычайно топорно. Куда загадочнее смотрится явление зловещего клоуна с белым длинным носом, в алой мантии и широкой полосатой юбке. Он, правда, попыток суицида не совершал, достал из сундука три желтых бруска (то ли сыр, то ли золото души) да и вонзил в них нож — зато сколько пищи для размышлений!
Однако разгадывание сценических ребусов не спасает от скуки, час любования элегантными ужасами Жозефа Наджа тянется томительно долго. От этого закрадываются некорректные мысли. Не истощилась ли эмоциональная память автора — очень уж анемично-декоративными выглядят его мемуары. Вдруг Клондайк наджевской Коштуницы исчерпан до дна? Так и хочется пожелать хореографу освежить воспоминания или срочно завести новых друзей.