В Москве в рамках гастролей Тбилисского театра имени Шота Руставели состоялась мировая премьера музыкального спектакля "Стикс", поставленного Робертом Стуруа на музыку одноименной симфонии его постоянного соавтора Гии Канчели. Рассказывает МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
"Стикс" Гии Канчели по жанру — реквием. Симфония для хора, альта и оркестра посвящена умершим близким и друзьям композитора. Жанр постановки Роберта Стуруа затрудняется определить даже сам режиссер. Это музыкальный спектакль, в котором нет ни слов, ни танца, ни пластики, ни оркестра (музыка звучит в записи). Есть движение, мизансцены и свет, которым мастерски управляет художник Гоча Гиоргадзе. К московской премьере родилось новое красивое название — мистерия. Но свойственных этому жанру сакральных мотивов в спектакле тоже нет, как нет и прямых отсылок к древнегреческой мифологии с ее рекой мертвых и перевозчиком Хароном. Зато есть многое такое, что, наверное, и не снилось композитору, когда он сочинял свою симфонию.
Гия Канчели — давний друг и соавтор Роберта Стуруа, написавший музыку к большинству его спектаклей. Перед премьерой "Стикса" казалось, что композитор и режиссер наконец-то поменялись местами и что теперь постановщик будет следовать за музыкальной мыслью, а не наоборот. Но это могло показаться только тем, кто не знает Роберта Стуруа. Не тут-то было. Грузинский режиссер тем и знаменит, что любое классическое произведение он превращает в собственное авторское высказывание и наполняет его совершенно новым смыслом. С Гией Канчели режиссер обошелся так же, как с Шекспиром и Беккетом: музыку он разъял на части и из тридцатиминутной симфонии создал полуторачасовой спектакль, состоящий в основном из пауз и тишины и наполненный совершенно новыми сюжетами, мыслями и ассоциациями. Но Гия Канчели не в обиде: "У нас с Робертом такие отношения,— говорит композитор,— что он может делать с моей музыкой все, что хочет".
Читать спектакль как писаное черным по белому, конечно, не получается. Абстрактные мизансцены, в которых режиссер философствует, остаются для зрителей такими же загадочными и непроницаемыми, как узорчатая вязь грузинского письма. Но есть в этой таинственной клинописи и вполне узнаваемые мотивы. Роберт Стуруа все-таки слишком земной, слишком любящий жизнь режиссер для того, чтобы парить где-то в горних высях, не обращая внимания на окружающую его действительность. Тем более если эта действительность не просто не дает о себе забыть, но прямо-таки колотится в двери и без спросу лезет в окна.
Война, нищета, голод и отчаяние, растерянность перед новой, непонятной реальностью и страх за будущее. Все, что наполняло жизнь Грузии и жизнь самого театра в последние годы, так или иначе отразилось в спектакле. На сцене поселилась атмосфера разрухи и неуюта: вокруг старой печи свален в кучу всякий хлам, у самых кулис неподвижно застыла то ли собака, то ли волчица, а над нею завис, обхватив руками и ногами трубу, какой-то не подающий признаков жизни человек с замотанным белой тряпкой лицом. И в этом открытом всем сквознякам опустевшем доме потерянно бродят люди. Вот на сцене внезапно гаснет свет, но у каждого из актеров на этот случай припасен фонарик или зажигалка: в таких условиях им не раз приходилось играть по-настоящему. Вот медленно, с чувством и расстановкой один из них готовит на старенькой газовой плите яичницу, а потом также спокойно включает газ и кладет голову в духовку. Вот уличная толпа хоронит тоненькую, хрупкую девушку под похожей на баррикады грудой стульев. Вот мародеры стаскивают обувь с тех, кому она больше не нужна. Пытаясь осмыслить опыт прошедших лет, режиссер невольно предсказал и будущее. В Грузии "Стикс" впервые играли год назад во время так называемой революции роз, и сцена, в которой двое мужчин и одна женщина весьма бесцеремонно отбирают власть у старика-тирана и сами становятся диктаторами, вероятно, выглядела тогда потрясающим пророческим откровением.
Да и сама постановка, которую в Тбилиси играли в недостроенном спортивном зале закрытого на ремонт театра перед небольшой горсткой зрителей, объединенных в тот момент общей тревогой и общей надеждой, в тех условиях, несомненно, воспринимался иначе, чем в большом театральном зале в сытой и жаждущей развлечений Москве, которая и за нынешней украинской "революцией роз" наблюдает как за забавным спектаклем.