Добро должно быть с языками

«Сядь за руль моей машины» — под таким несколько тяжеловесным названием вышел в России фильм японского режиссера Рюсукэ Хамагути, поставленный по рассказу Харуки Мураками и только что награжденный «Оскаром» в номинации иноязычных кинолент. Лингвистические вопросы взаимодействия «своего» и «чужого» языков как раз и лежат в основе выдающегося успеха этого фильма, считает Андрей Плахов.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Конечно, обычным зрителям до лингвистики нет дела, их скорее заинтригует эротическая линия, элегантно вычерченная по лекалам маньеризма. Да и название фильма, заимствованное из песни «Битлз» «Drive My Car», является метафорой секса: типа, заведи мою машину. Театральный режиссер, он же актер Юсукэ Кафуку (Хидэтоси Нисидзима) и его жена Ото (Рэйка Кирисима) пережили смерть малолетней дочери. Их отношения неидеальны: Ото изменяет мужу, и однажды, не улетев из-за погоды в командировку во Владивосток и неожиданно вернувшись домой, он воочию убеждается в этом. Но неверность жены не мешает супругам заниматься сексом и даже извлекать из него творческую выгоду. Именно после интимной близости Ото пересказывает Кафуку свои эротические видения, а потом они превращаются в сценарии телефильмов.

Один такой фильм зритель может довольно подробно представить. Завязку сюжета он узнает со слов Ото, а чем дело заканчивается, дорасскажет в свое время ее молодой любовник — актер Тикасуки (Масаки Окада). Если этот сюжет мысленно снять, получится эталонный постмодернистский фильм. Школьница, влюбленная в сверстника, будет тайно пробираться в его дом, когда тот на занятиях. Рассматривая его вещи, погружаясь в среду его обитания, она будет сближаться с ним в воображении и бороться с соблазном, потому что у нее «есть правила». Как комментирует этот эпизод Кафуку, «можно проникнуть в чужой дом, но нельзя там мастурбировать». Да, правила у этой девушки особенные, ведь в предыдущей жизни она была миногой, а там своя этика.

Этот продукт эротических грез мы так и не увидим на экране, но сам фильм Хамагути будет на него похож. Только вместо миноги фигурантами прошлых жизней его героев станут Соня, Елена Андреевна и дядя Ваня из чеховской пьесы, которую Кафуку пригласят поставить на театральном фестивале в Хиросиме. Сначала Хамагути собирался снимать в корейском Бусане, но помешал карантин. Как оказалось, к лучшему: стерильная, застывшая Хиросима с ее катастрофическим бэкграундом придала постановке дополнительный подтекст и драйв.

Вторая часть фильма, длящаяся почти два с половиной часа и отделенная от первой, сорокаминутной, вступительными титрами, выводит нас к центральной теме «машины». Ярко-красный Saab 900 появляется еще в самом начале, и Кафуку, увлеченный обдумыванием очередной роли, даже успевает попасть в ДТП. Хотя инцидент негативно повлиял на его зрение, герой продолжает водить и использовать любимый автомобиль как репетиционную комнату, в которой постоянно звучат записанные на магнитофон диалоги из «Дяди Вани». Однако организаторы фестиваля чуть ли не насильно навязывают режиссеру молодую женщину-водителя; интимное пространство нарушено другим интимным пространством. Девушку зовут Мисаки (Токо Миура); достигнутое ею искусство вождения таково, что пассажир не ощущает ни движения машины, ни присутствия постороннего человека. И вот Saab, как красная стрела, плавно летит по японским дорогам, оглашая их чеховскими текстами. «Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем!»

Поначалу не обращая внимания на бессловесную девчонку за рулем (или делая вид, что не обращая), постепенно Кафуку оказывается втянут в круг ее переживаний, идущих от детской травмы, от абьюза со стороны не самой добродетельной матери, от чувства горечи и вины, возникшего после ее трагической смерти. Незапланированное общение становится для Кафуку психотерапией, помогающей пробить броню его эгоцентризма, разобраться с собственными демонами и гармонизировать свой внутренний мир, травмированный семейной жизнью и утратой любимого человека.

Добрую половину метража фильма занимают сцены читок и репетиций «Дяди Вани». Но это не выглядит ни скучным, ни нарочитым — прежде всего благодаря остроумию интерпретации. Чехова здесь играют на четырех разных языках — японском, английском, корейском, кантонском китайском, а исполнительница роли Сони изъясняется на языке жестов. Вспоминается спектакль «Три сестры» Тимофея Кулябина, герои которого общаются на жестовом языке и фатально не слышат друг друга. Здесь все наоборот: языковой вавилон оказывается апофеозом неожиданной близости, спасением от разобщенности и одиночества.

А также от исторической вражды. Корея и Китай много натерпелись от японцев, Америка и Япония жестоко воевали, но пришло время прощения. Пришло с отзвуком совсем другой эпохи и другой культуры. Кафуку говорит: «Чехов обладает огромной силой. Когда играешь его, вся твоя суть выходит наружу». В наши дни, когда в русской культуре многие усматривают источник зла, это звучит даже провокационно. Может быть, через пятьдесят или семьдесят лет будет снят фильм, в котором сюжет японского «Расёмона» разыграют на русском и украинском.