гастроли опера
Московские меломаны пережили очередной налет передовых музыкальных сил во главе с Валерием Гергиевым — на сей раз налет почти неожиданный, но оттого не менее эффектный. В Концертном зале имени Чайковского в исполнении мариинских артистов сначала прозвучала Вторая симфония Малера, а затем — "Пиковая дама" Чайковского, по такому случаю представленная в квазисценической постановке. Называлось все это "Фестиваль 'Мариинский театр в Московской филармонии'". Впечатлениями делится СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Строго говоря, вначале не совсем понятно, чего ради нужно было изобретать велосипед и совершать насилие разом и над оперной постановкой, и над концертным залом. Зал имени Чайковского, правда, скорее гордится, что теперь после акустических экспертиз и реставрации в нем обнаружились еще и задатки какой-то недовыявленной оперной сцены. У проводивших экспертизу исследователей получилось, что акустический фокус зала находится вовсе не на сцене, а аккурат в районе партера, откуда и проистекало нетривиальное решение относительно "Пиковой дамы": разобрать временно партер и водворить на его место оркестр, сцену же, соответственно, предоставить в полное владение dramatis personae оперы. А уже из-за этого, в свою очередь, потребовалось придумать совершенно новую постановочную версию, которая подходила бы к весьма и весьма, естественно, ограниченным сценическим способностям КЗЧ, для чего был привлечен Алексей Степанюк, в Мариинке подвизающийся режиссером уже десять лет (и за это время поставивший там среди прочего "Сказание о невидимом граде Китеже", "Травиату" и "Аиду").
Строго говоря, некоторыми своими частями постановка выходила почти ораториальной. Хор разместили на двух боковых галереях, орган затянули чем-то черным, сверху навесив на него нечто вроде гигантского экрана для диапозитивов, и на этот экран проецировали черно-белые слайдики с узорами ветвей, решеткой Летнего сада и видом Зимней канавки. Визуально-предметный ряд не заходил дальше единичных стульев да столиков; тем не менее всех персонажей, отвергнув всякую условность, разодели в пышные наряды екатерининской поры, явно перекочевавшие из старинной постановки настоящего "большого стиля": на фоне пуританской скромности сцены (черное покрытие на полу, черное полотно на органе) все эти натужные галуны, позументы и парики смотрелись, прямо скажем, довольно жалко и безвкусно. Первые две картины такое же жалко-наивное впечатление оставляла и режиссура, полностью лишенная какого бы то ни было нерва и смысла, столь же рыхлая, как скверные вирши автора либретто "Пиковой дамы" (брата композитора — Модеста Ильича Чайковского): в основном персонажи робко и нелепо прохаживались в разных направлениях по импровизированным оперным подмосткам, и это уж было делом личной музыкальности каждого из них — хоть какой-то вокальной неординарностью вносить разнообразие в тусклую картину происходящего.
Вдобавок не всех было слышно, и это, увы, касается даже звездных участников спектакля. Например, Ольга Гурякова (Лиза), судя по всему, находилась не в лучшей вокальной форме и огорчала слабым, гулким на низах, неуверенным на верхах звуком при нечеткой дикции, зато изо всех сил пыталась адекватным образом играть. Напротив, Томский Виктора Черноморцева был особенно убедителен и колоритен именно с вокальной стороны при слабоватой выразительности "сценического присутствия". На общем фоне главная звезда мероприятия Владимир Галузин казался просто-таки существом более высокой оперной породы, даже в этих условиях а-ля домашний спектакль с блеском подтверждая титул "лучшего Германа на свете". Причем как только отгремела сцена бала (где из интермедии "Искренность пастушки" сделали балетную вставку, выглядевшую неожиданно стройной и ладной по сравнению с прочим сцендействием), к впечатлению от редкостной красоты, силы и гибкости тенора добавилось и обаяние актерской игры певца; скупо обставленная и поставленная сцена в казарме (с бредом и явлением призрака Графини), например, была исполнена такой высокой жути, что напрочь затмевала безвкусицу и невнятицу массовых эпизодов.
Четыре заключительные картины "Пиковой дамы", безусловно, реабилитировали мероприятие. Вслед за последними тактами оперы уже не хотелось досадовать ни на странный для оперного спектакля контекст, ни на прихотливую акустику, ни на постановочную слабость. И если призадуматься, то виновниками странного ощущения конфуза и неловкости, которое ощущалось при виде этих мучительных попыток сделать из концертной эстрады оперную сцену, были, конечно, отнюдь не музыканты и не постановочная бригада. Личной инициативы руководителя Московской филармонии Алексея Шалашова хватило на то, чтобы не только организовать этот маленький квазифестиваль, но и украсить его фигурой Владимира Галузина, который и на "родной" сцене бывает дай бог раз в год (и то чаще с концертами). Но по поводу площадки для "Пиковой дамы" любая инициативность зашла бы в тупик. Даже если отвлечься от текущих потребностей филармонии и оставить в стороне то обстоятельство, что залу Чайковского категорически нужно было какое-либо действительно статусное событие, где, спрашивается, "Пиковая дама" нашла бы себе пристанище у нас в городе, где ситуация с оперными площадками обстоит не самым лучшим образом: Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко закрыт, "Геликон-опера" задыхается в своих бонбоньерочных помещениях, а в старом здании Большого, где уже закрыто для публики немало помещений, реставрацией в ближайший год и не пахнет.