Это были вышедшие отдельными изданиями работа Ивана Стемпковского о медалях ранее неизвестного боспорского царя Радамидиса и две книги Ивана Бларамберга об антиках из кургана близ древнегреческого города Пантикапей (Керчь) и из раскопок в Ольвии на берегу Днепро-Бугского лимана. Их работы частично вошли в фундаментальную монографию французского профессора археологии Рауль-Рошетта «Греческие древности Киммерийского Босфора», опубликованную в Париже в том же 1822 году. На родине, в России, публикации Стемпковского и Бларамберга подверглись сокрушительной критике со стороны хранителя Эрмитажа академика Егора Кёлера за многочисленные научные неточности и дилетантизм их авторов.
Фото: wikipedia.org
Фото: wikipedia.org
«То ли дело егеря!»
Иван Стемпковский и Иван Бларамберг действительно не были профессиональными учеными-археологами, а энтузиастами археологической науки. Статский советник Иван Бларамберг был начальником Одесского таможенного округа, а Стемпковский — полковником, числившимся в 38-м егерском полку в бессрочном отпуске по состоянию здоровья. При этом он с 1821 года, то есть к середине отпуска, уже был членом-корреспондентом французской Академии надписей и словесности. Ранее такие егеря в русской армии не встречались.
Получилось это так. Еще прапорщиком Иван Стемпковский стал в 1808 году адъютантом генерал-губернатора Новороссии герцога Ришелье, вместе с шефом, командовавшим русским оккупационным корпусом, попал в Париж. Там в 1815 году Ришелье стал главой правительства Людовика XVIII и министром иностранных дел Франции и вместе с командованием оккупационным корпусом передал своего адъютанта, уже штабс-капитана Стемпковского, новому командующему — графу Михаилу Воронцову.
Вероятно, новый адъютант устраивал графа: Стемпковский быстро рос в чинах, но, как потом выяснилось, свои «оккупантские» обязанности в Париже совмещал с визитами в Парижскую библиотеку на лекции Дезире Рауль-Рошетта, консерватора (хранителя) кабинета антиков и медалей в главной библиотеке Франции, непременного секретаря Академии надписей и изящной словесности, профессора археологии Императорского лицея и Парижа и Сорбонны, почетного члена Санкт-Петербургской академии наук и прочая, и прочая. Словом, самого авторитетного на тот момент ученого-археолога Франции и одного из самых известных и уважаемых специалистов в европейском научном сообществе.
Уж чем русский офицер пришелся ему по душе, история науки умалчивает, но в 1818 году, когда граф Воронцов вернулся в Россию командовать пехотным корпусом, его адъютант, уже полковник, отпросился у него в бессрочный отпуск и уехал домой в Одессу с шестью толстыми тетрадями конспектов лекций Рауль-Рошетта и выписок из разных научных трудов по археологии и постарался применить полученные знания на практике под лозунгом «Почва Греции и Рима истощена, а богатства нашей Новороссии неистощимы».
Как показывают и его первая научная публикация по археологии «Notice sur les medailles de Rhadameadis, roi inconnu du Bosphore Cimmerien, decouvertes en Tauride en 1820» («Записка о медалях неизвестного боспорского царя Радамидиса, найденных в Крыму в 1820 г.»), изданная в Париже в 1822 году, и последующие его работы по археологии Северного Причерноморья, археолог из егерского полковника получился вполне профессиональный. В 1823 году его «академический отпуск» закончился, граф Воронцов был назначен генерал-губернатором Новороссии, а полковник Стемпковский стал при нем офицером для особых поручений. Окончательно он вышел в отставку в 1828 году и только по той причине, что был назначен главой Керчь-Еникальского градоначальства, то есть далее числился по штату МВД.
Понятно, что на всех своих постах он как мог «злоупотреблял служебным положением» в пользу своих коллег археологов-энтузиастов, а в итоге российская античная археология в России в первой половине XIX века была скорее дилетантской наукой, нежели академической. Во всяком случае, официальная академическая археология после зарубежных публикаций Стемпковского и Бларамберга поспешила отмежеваться от «невежественных пришельцев», «варягов в храме антиковедения», чьи публикации пестрят «фальшивыми, выдуманными утверждениями». Рикошетом досталось и ведущему ученому-археологу Франции профессору Рауль-Рошетту за то, что тот использовал в своей монографии данные «несчастных младших детей Понтийской Клио».
Великий раскол археологии
Почему так получилось, детально описано в работах члена-корреспондента РАН Ирины Владимировны Тункиной. Они доступны в интернете, написаны прекрасным русским языком, не засоренным наукообразием, и будут весьма интересны всем, кто неравнодушен к археологии. Если же коротко, то история там была такая.
Как известно, систематические раскопки Геркуланума и Помпей в научных целях начались в XVIII веке, а к началу XIX века классическая (античная) археология как наука в целом уже сложилась — со своими методами и постулатами, которые с тех пор и по сей день кардинально не менялись. В России на протяжении всего XVIII века в частные коллекции и первые музеи (Кунсткамера, Эрмитаж) поступали памятники из скифских и сарматских курганов Подонья и Приазовья. С присоединением Северного Причерноморья в екатерининскую эпоху российская наука получила новый объект исследования в виде материальных остатков греческих городов-колоний и их некрополей.
Но за исключением совсем небольшого числа ученых, которых в Петербургской академии наук в буквальном смысле можно было пересчитать по пальцам, и узкого круга образованных любителей, рассматривавших известные тогда античные находки прежде всего как исторические источники, в массовом историческом сознании преобладали утилитарный и художественно-эстетический подходы. Первый рассматривал древности как «куриозы», «раритеты». Их просто помещали на музейные полки вместе, а часто и вперемешку с естественно-историческими редкостями — костями вымерших животных, раковинами тропических моллюсков, уродцами в банках со спиртом и т. п. Второй подход, художественно-эстетический, подразумевал античность как идеал, недосягаемый образец для подражания. Изящными антиками, добытыми из археологических раскопов, полагалось любоваться и восхищаться, а не пытаться представить их себе в их истинной роли на античных кухнях, в мастерских, храмах и т. д., то есть в быту людей, которые ими там когда-то пользовались.
Сейчас в это трудно поверить, но только в 1803 году был принят новый регламент Санкт-Петербургской академии наук, включивший историю в круг изучаемых ею дисциплин, а до этого исторической науки в созданной Петром Великим академии не было. Ученые-историки были, но их науки, во всяком случае в академическом ее понимании, не существовало. Когда же она была легализована, появилась и наука археология как часть исторической науки. Но опять-таки в дискурсе, как сейчас модно говорить, культурно-эстетическом. С 1809 года в Московском университете читался курс археологии и истории изящных искусств. Не то чтобы эстетическо-созерцательное восприятие и памятников, и кухонных мисок высокоразвитых цивилизаций Древнего Египта, Греции и Рима и там возводилось в абсолют, но все-таки поначалу классическая археология была скорее разделом искусствознания.
Фактически в первой трети XIX века образовалось два научных центра классической археологии Причерноморья. В Петербурге академическая наука уделяла основное внимание изучению письменных, эпиграфических и нумизматических источников. Другие же категории вещевого материала рассматривались с точки зрения канонов классического искусства. Лидером этой школы археологии был европейски известный ученый, хранитель Эрмитажа академик Кёлер, занимавший академическую кафедру древностей греческих и римских, «живой классик археологии», как о нем отзывались коллеги по академии.
Несчастья младших детей Понтийской Клио
Своего рода противовесом петербургской академической науке были неформальные объединения провинциальных любителей археологии — кружки неспециалистов, спонтанно возникшие в Одессе и Керчи. Ведущую роль в них играли люди, занимавшие довольно высокие административные посты, имевшие за плечами большой жизненный опыт и предпринимательскую жилку, а потому твердо стоявшие на земле. Помимо их лидера Стемпковского, о котором уже сказано, в их круг входили директор Одесского и Керченского музеев древностей, член-корреспондент Берлинской академии наук (с 1830 года) одесский таможенный начальник Иван Бларамберг и Павел (Поль) Дюбрюкс, начальник соляных промыслов в Керчи и на Арабатской стрелке.
Как раз этими незаконнорожденными детьми Понтийской Клио, ими самими или под их руководством, были сделаны первые планы античных городищ Боспора, архитектурные обмеры погребальных сооружений — склепов и катакомб. Дюбрюкс разработал методику раскопок курганов — на снос до материка (то есть до грунта, на который был насыпан курган), что, как правило, гарантировало находку погребений. Сейчас эта его методика входит во все учебники по археологии.
Как раз в среде провинциальных археологов была сформулирована первая исследовательская программа классической археологии Причерноморья. Полковник Стемпковский в 1823 году подал ее своему шефу графу Воронцову в виде служебной записки, тот отправил ее в Петербург, где никакой реакции ни в правительственных, ни в научных кругах на нее не последовало. Спустя пять лет она была опубликована в столице в виде отдельной брошюры в частной типографии Карла Края, а журнальный ее вариант — в том же 1827 году в «Отечественных записках», журнале в те годы, еще до пика своей всероссийской славы при Белинском и Некрасове, весьма заурядном.
Между тем программу археологи-любители предлагали серьезную: составление сводов нарративной традиции о Причерноморье, полных корпусов эпиграфических, нумизматических и археологических источников, тотальная фиксация и изучение всех без исключения памятников, прежде всего городищ, проведение раскопок с научными целями, принятие мер по консервации, реставрации и охране древностей, составление планов и обмерных чертежей архитектурно-археологических остатков, картографирование памятников, создание научного общества с единой программой полевых и кабинетных исследований и сети специализированных археологических музеев.
Но в том же 1923 году вышли сразу две публикации академика Кёлера с резкой и даже, как показано выше, оскорбительной критикой археологов-дилетантов из Одессы и Крыма. Такова тогда была официальная позиция Академии наук. После этого Одесский археологический кружок фактически потерял связь со столичной академией. Путь провинциальным антиквариям в научные академические организации был закрыт. Помимо служебной записки Стемпковского на русском языке в столицах было опубликовано «Обществом истории и древностей российских» при Московском университете только «Описание древних медалей Ольвии или Ольвиополя, находящихся в Одессе, в кабинете г. Бларамберга» (1828). Остальные исследования «дилетантов» печатались в «Одесском сборнике», «Одесском альманахе» и за границей, но большинство из них так и остались неопубликованными при жизни их авторов.
Иван Стемпковский писал: «Жаль, что чрез сие история здешнего края, и без того довольно темная, еще более затемняется и запутывается, что многие памятники, в достоверности которых нет никакого сомнения, одним словом г. Кёлера выписываются в число подложных. Судя по знаниям его и опытности, многие поверят ему более, нежели кому-либо. Зло, нанесенное им чрез сие науке, коей посвятил он жизнь свою, исчислить невозможно, и я не понимаю никак чувств его и намерений в сем случае». Наблюдавший все это со стороны митрополит Киевский Евгений (Болховитинов) писал графу Румянцеву: «Известно, что мастера не любят славы подмастерьев и учеников».
Государственная археология
Тем не менее после начала в 1830 году раскопок под Керчью кургана Куль-Оба под руководством «дилетантов» Стемпковского и Дюбрюкса (по методике Дюбрюкса) и массовых находок там «скифского золота» по инициативе академика Оленина начались широкомасштабные полевые работы в Новороссийском крае. При этом, правда, академик Оленин выступил скорее как высокопоставленный государственный чиновник в чине тайного советника, член Государственного совета, а не как ученый. Основной областью его научных интересов была историческая филология, а не археология, он лишь озвучил академическое благословение новой правительственной политики в области археологии.
После кургана Куль-Оба правительство стало рассматривать земли юга России как источник пополнения Эрмитажа произведениями искусства большой материальной ценности. К раскопкам привлекалась армия, а надзор за их ведением был поручен чиновнику министерства Императорского двора Демьяну Карейше и чиновнику для особых поручений начальника Кавказской области генерала Эммануэля Антону Ашику, который после смерти Ивана Бларамберга в 1831 году стал директором Керченского музея древностей. Одним словом, научная «парадигма» новороссийской археологии того времени была простой, как лопата: копай глубже, откапывай больше золотых вещей и высокохудожественных произведений античного ремесла и отсылай все это в столицу. Или, выражаясь политкорректно, государственная археология того времени носила кладоискательский характер.
Время расставило все по своим местам. В 1918 году академик Михаил Ростовцев в своей работе «Классические и скифские древности северного побережья Черного моря» сформулировал программу стратегии и тактики археологии в Северном Причерноморье, повторив там почти все то, о чем писал «дилетант» Стемпковский 90 лет назад. Сам академик Ростовцев (между прочим, кузен первого советского наркома просвещения и науки Луначарского) в том же 1918 году эмигрировал и потом преподавал в Йеле, был президентом Американской исторической ассоциации, руководил американскими раскопками в Сирии. А программа археологии Новороссии Стемпковского—Ростовцева, как ее сейчас называют историки науки, была реализована в нашей стране в советский период.
Дело тут, конечно, не в «злом гении» археологии Новороссии академике Егоре Егоровиче (Генрихе) Кёлере (он скончался еще в 1838 году), а, по словам членкора РАН Ирины Владимировны Тункиной, в более глубоком и неустранимом внутреннем пороке касты ученых, который сформулирован в Евангелии от Матфея: «Имущему да умножится, у неимущего да отнимется». К этому, наверное, можно добавить, что это отнюдь не специфический порок исключительно ученых, он присущ любой профессиональной касте, да и вообще был, есть и будет присущ всему социуму во все времена.