Песня без лебедя

На исторической сцене Большого театра прошла премьера оперы Вагнера «Лоэнгрин» в версии канадского режиссера Франсуа Жирара. Это вторая постановка в давно намеченной серии из трех копродукций с нью-йоркским театром The Metropolitan Opera. Третью (это должна была быть «Аида») отечественная публика теперь, вероятно, не увидит, по крайней мере в обозримом будущем. Рассказывает Сергей Ходнев.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Первая из трех российско-американских копродукций — «Саломея» в постановке Клауса Гута — задала крайне высокую планку: спектакль был отменный, исполнительское качество тоже на уровне. «Лоэнгрин», который на главной отечественной сцене не ставился с раннесоветских времен, соответственно, внушал определенные надежды, но в итоге сравнивать две постановки оказалось так же сложно, как сравнивать портфолио плодовитого немецкого интеллектуала Клауса Гута и канадца Франсуа Жирара, на счету которого оперных спектаклей всего ничего. Правда, у Жирара приличный вагнеровский опыт — это уже четвертая его вагнеровская постановка.

Которая, правда, в визуальном смысле больше похожа на робкий «концерт в костюмах». Хор, который на сцене присутствует львиную долю сценического времени, просто-напросто расставлен (или даже рассажен) полукруглым амфитеатром без особых попыток вовлечь его напрямую в сюжет. Если только не считать такой попыткой цветовые акценты: так-то хористы обряжены в черные балахоны на манер средней руки фэнтези-сериала, но периодически они их широким жестом распахивают — и показывают цветную подкладку. У народа Брабанта — цвет красный, цвет короля Генриха Птицелова и его саксонцев — зеленый, ну а когда речь заходит о Лоэнгрине, его лебеде или его благодетельной харизме, то появляется белый цвет. Сам лебедь, который привез рыцаря Грааля Лоэнгрина к берегам Брабанта (на самом деле не просто лебедь, а заколдованный наследник престола), в спектакле не появляется, да и отсутствие его никак не обыграно, а Лоэнгрин вразрез с условно-средневековым аутфитом всех остальных людей на сцене обряжен во вполне современного вида черные брюки и белую рубашку. Это привет жираровской постановке «Парсифаля» в том же самом Met (Лоэнгрин, согласно ставшим основой двух опер легендам,— сын Парсифаля), но на деле никакой дополнительной точки входа для зрителя «Лоэнгрина» он не создает. Как и топорные мизансцены, неуловимо отдающие провинциальностью, и наивное решение ключевых моментов действия — например, когда коварный Фридрих фон Тельрамунд замахивается на Лоэнгрина кинжалом, рыцарь картинно останавливает атаку запретительным взмахом ладони.

При предложенных дирижером Эваном Роджистером умеренных темпах оркестр Большого звучит собранно и умело, хотя ни полнокровной драмы, ни мистической экзальтации в положенных местах не услышишь. Рыцарская стать Лоэнгрина была не совсем очевидна в старательной, но тусклой и под конец оперы усталой работе мариинского тенора Сергея Скороходова, Эльза Анны Нечаевой при приятной деликатной окраске звучала лирично, но стилистически исполнение спорно. В премьерном составе удачнее всего выступили артисты, приглашенные издалека,— Мартин Гантнер (Тельрамунд) и Хатуна Микаберидзе (Ортруд).

Но это все, что называется, по законам мирного времени — кто знает, увидим ли мы впредь хоть какой-то международный оперный состав на сцене Большого. И это временами придавало в общем-то дюжинному спектаклю остроту на грани выносимости. Мало кто не вздрогнул, услышав первые фразы короля Генриха: «Мне ли вам рассказывать о враге, который так часто грозит германским землям с востока… Перемирие окончено… враг вооружается, неистово нам грозя…» Или увидев декорации Тима Йипа, изображавшие гигантские бетонные развалины некоего бункера, покореженные войной и временем и заросшие. И мало кому не хотелось хотя бы на минуту, на секунду поверить в лучшее на обращенных в зал словах дирижера Эвана Роджистера: главное — музыка, главное — это то, что все мы слушаем ее вместе.