выставка женщины
В Историческом музее открылась выставка "За любовь и Отечество: фрейлины и кавалерственные дамы в России XVIII — начала ХХ веков". В страшно узком кругу страшно далеких от народа дам неуверенно себя чувствовал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Предъявленная постановка вопроса — и фрейлины, и кавалерственные дамы — таит в себе известную нелогичность. С точки зрения статуса фрейлины как часть придворной иерархии — это одно, а кавалерственные дамы (то есть, выражаясь менее искусственно, дамы, награжденные орденом Святой Екатерины, единственным женским орденом Российской империи) — совсем другое. Общего между этими двумя явлениями ровно то, что обе категории относятся к прекрасному полу, что, конечно, очень мило, но для выставки составляет не вполне четкую точку отсчета. Попробуйте представить себе мужской аналог такой концепции: скажем, камергеры и кавалеры ордена Святого Александра Невского. То есть понятно, что были камергеры, награжденные этим орденом, точно так же, как многие фрейлины были кавалерственными дамами екатерининского ордена (и наоборот), но дальше-то что?
Выставка, посвященная истории одного только ордена Екатерины ("За любовь и Отечество" — это именно его девиз), могла бы стать довольно познавательной (пускай этой награде и было уделено порядочно внимания на недавней выставке музеев Кремля, посвященной российским орденам), а в чем-то даже и поучительной. Этот орден, как известно, Петр I учредил в честь собственной второй супруги, которая с помощью личного мужества и личных же бриллиантов спасла императора, угодившего в турецкое окружение во время неудачного Прутского похода. Героически-романтичный пафос, сквозящий в царском указе об основании ордена, однако, быстро выветрился, и трогательный розовый бант ордена все чаще украшал отнюдь не склонных ни к какому героизму знатных дам, отличавшихся в основном заслугами их мужей. (Новорожденные девочки императорского дома получали орден автоматически.) К началу ХХ века устаревшая декоративность ордена стала настолько очевидной, что возник даже проект нового женского ордена Святой Ольги для поощрения заслуг реальных и насущных (вроде ухода за ранеными солдатами). Практически готовый орден тем не менее не был введен в употребление, да и на выставке о нем, что печально, ни слуху ни духу.
С другой стороны, фрейлины — тоже благодарный предмет. Хотя бы как частный случай постоянных попыток государства втянуть и женский пол в мужские иерархические игры, в соревнования по значительности статуса. Ведь до смешного доходило: в анненские времена, например, существовал строгий регламент ширины кринолинов в зависимости от места супруга той или иной дамы в Табели о рангах (купчихам, говорят, приходилось довольствоваться в качестве кринолинов обручами с бочек, в которых они солили огурцы и капусту). А позже, к началу XIX века, все эти гофмейстерины, статс-дамы и фрейлины разных уровней превращаются в какую-то причудливую корпорацию сплетниц, резонерок, блюстительниц нравов и ностальгирующих мемуаристок.
Пожалуй, именно этот дух замкнутого мирка высокопоставленных дам довлеет в экспозиции. Она, эта экспозиция, болтлива и мелочна, она изобилует деталями, мешающими проследить хоть какую-то внятную и цельную общую мысль. Визуально-предметный ряд невероятно богат, а точнее, многообразен и пестр, но эта пестрота парадоксальным образом навевает только скуку. Погонные метры средней руки портретов чопорных дам в парадных туалетах и вдовьих чепцах, у которых общего — пресловутый орден и/или фрейлинский шифр на платье. Высочайше утвержденные фасоны русского придворного платья (в николаевские времена сменившего ранжированные кринолины), которое от нерусского отличалось только уродливо стилизованным кокошником с фатой. А рядом — какой-то ералаш, как в спальне пушкинской Пиковой дамы: собственноручные записочки, придворные ежегоднички, миниатюрки, книжечки, девичьи альбомы смолянок, приглашения на балы, акварельки, меню обедов, колечки, ложечки, чашечки, тарелочки.
Добро бы все это складывалось хотя бы в топику "Вещной мир русской дамы XVIII — начала XX веков". Но нет. В отборе предметов выставка все время останавливается перед какой-то невидимой гранью — и похоже, что это как раз гоголевская грань между дамой приятной во всех отношениях и просто приятной дамой. Усредненный женский образ, вырисовываемый экспозицией,— это именно какая-то дама, приятная во всех отношениях: знатная, богатая, получившая благородное воспитание, хорошо владеющая французским, занимающая видное место при дворе, не чурающаяся изящного (акварели с ампирными домашними интерьерами, созданные неискусными ручками аристократок, составляют едва ли не самую любопытную часть выставки). Но больше ничего сказать об этой даме решительно невозможно: не кокетка, не femme savante, не рукодельница, чем живет, как проводит досуг, о чем думает помимо строгой рутины придворных увеселений — решительно непонятно.