В январе в Москве состоится первая Московская международная биеннале современного искусства. Ее будущие участники — те самые молодые художники, которые должны стать открытием биеннале, уже приезжают в Россию для работы над проектами. Одними из первых в Москву приехали аргентинец ТОМАС САРАЦЕНО и немец КЛЕМЕНС ФОН ВЕДЕМЕЙЕР. С ними встретилась ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Томас Сарацено, участник двух Венецианских биеннале — архитектурной (в 2002 году) и современного искусства (в 2003-м), работает на стыке искусства, архитектуры и науки: одно из его технических изобретений даже получило официальный патент. Среди его проектов — объявленное перформансом с участием всего населения Земли настоящее лунное затмение. Но главное увлечение Томаса Сарацено — проектирование утопических летательных аппаратов. Клеменс фон Ведемейер считает себя кинематографистом, но его фильмы показывают на выставках, где они представлены в виде инсталляций.
— Вы уже знаете, что именно будете показывать на Московской биеннале?Томас Сарацено: Я хочу сделать действующий летательный аппарат — дирижабль в форме летающей тарелки, работающий на солнечной энергии. Сейчас, после 11 сентября, многие задумываются о создании альтернативы самолетам — более безопасных и экологичных летательных аппаратов. Я верю в то, что воздушное пространство должно стать новой средой обитания, в которой смогут сосуществовать и совместно перемещаться люди, животные и растения. Один из моих последних проектов — это летающий сад, который я разработал вместе с моей матерью, она биолог. Огромные летающие платформы могли бы спасти от исчезновения многие виды растений, которые не успевают приспособиться к переменам земного климата и экологической обстановки. К тому же проекты, подобные моим, не могут оставаться этакими личными утопиями, они предполагают сотрудничество специалистов из самых разных областей: инженеров, биологов, архитекторов.
Чтобы подготовить проект для Москвы, я съездил в Ульяновск, где встретился с людьми, работающими в конструкторском бюро, существующем еще с советских времен, но сейчас оставшимся практически без работы. Меня очень интересуют и их исследование, и социальное измерение проекта — сама возможность задействовать их в проекте.
Клеменс фон Ведемейер: Я собираюсь снять фильм о Москве, но снимать его буду в Берлине с живущими там русскими. Я в первый раз оказался в вашем городе, и для меня он оказался совершенно чужеродной средой, не похожей на все мои представления о том, какой должна быть Москва. Чтобы разобраться с этим, я попытаюсь реконструировать Москву в Берлине — знаете, как Стэнли Кубрик, который, делая "Цельнометаллическую оболочку", снимал Вьетнам в Лондоне. Кино — это же всегда такая реконструкция реальности.
— Один из вас строит воздухоплавательные аппараты, другой снимает кино. Но вы приезжаете в Москву не на кинофестиваль и не на какой-нибудь авиасалон, а на биеннале современного искусства.
КВ: В последние лет десять границы между кино и современным искусством оказались размытыми. Да и самые интересные художественные выставки — это те, которые показывают не произведения искусства, а взаимоотношения различных контекстов.
ТС: Именно в области современного искусства возможно работать с самым широким спектром контекстов. Сегодня дело уже не в том, что, как когда-то сказал Йозеф Бойс, каждый человек может быть художником, а в том, что любой жест, поступок или изобретение могут восприниматься как искусство. Сегодня считать или не считать что-то искусством — это вопрос личной ответственности.
— Чего вы ожидаете от Московской биеннале?КВ: Мне нравится, что это очень экспериментальный проект, в котором участвуют молодые художники. И потом, мне кажется, что биеннале может стать чем-то хорошим для вашего города. Эта выставка могла бы помочь осмыслить ту сложную политическую и социальную ситуацию, в которой вы, да и мы все, сегодня находимся.
— Московская биеннале позиционирует себя как выставка молодых художников. Для вас, действительно молодых людей, важны какие-то поколенческие идентификации, или оппозиция "молодые-старые" уже не работает?
ТС: Идентифицировать себя становится все сложнее и сложнее. Уже не получается просто сказать: я левый, я молодой или я авангардист. Сегодня важнее не оппозиции, а взаимодействия, в том числе между разными поколениями.