В издательстве НЛО вышла книга историка и антрополога Анны Соколовой «Новому человеку — новая смерть?», посвященная похоронной культуре довоенного СССР.
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Исходный пункт рассуждения Анны Соколовой: в России со смертью что-то не так. Люди говорят о ней стыдливо, используют эвфемизмы, делая вид, что этого неизбежного для каждого человека события как бы и не существует. Так было далеко не всегда: в традиционном обществе, каким во многом было российское еще в начале ХХ века, смерть не просто всегда рядом, она составляет один из смысловых центров жизни общества. Теряя одного из членов, социум всегда претерпевает небольшую катастрофу, в похоронных традициях и обрядах он как бы пересобирает себя, оставшиеся в живых провожают мертвого, смиряются с утратой, заново скрепляют через нее свое единство. У нас всего этого нет, смерть нас озадачивает и фрустрирует.
Это наблюдение — не новое. Вытеснение, денормализация смерти в современном мире — точка отталкивания всего направления death studies, начиная от классической книги Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти» (недавно переизданной по-русски). Задача этого направления мысли — заново уловить смерть, включить ее в поле публичного дискурса. Оригинальность работы Соколовой в том, что источник этого вытеснения она видит прежде всего в советском опыте.
Стоит сказать, что сама книга немного обманывает ожидания и не то чтобы обходит поставленные вначале вопросы стороной, но как бы трогает их по касательной. Это не исследование о том, как советская культура решала для себя предельные экзистенциальные вопросы, а обстоятельная, местами почти дотошная монография о похоронной индустрии и культуре СССР от эпохи революции до Великой Отечественной войны с фокусом на 1920-х годах.
Соколова описывает большой пучок переплетающихся сюжетов. Попытки изобретения новых похоронных обрядов взамен постепенно вытесняемых церковных; сложнейшие перипетии в администрировании похоронного дела; урбанистические дискуссии о месте кладбищ в новых советских городах. Наконец — и это, наверное, самый интересный сюжет — распространение и пропаганду кремации как нового, лучшего в сравнении с традиционным трупоположением метода в обращении с телами мертвых. Кремация, выглядящая сейчас обыденной и предельно неромантической, была в начале прошлого века настоящим революционным проектом, вербовавшим пламенных энтузиастов. В СССР даже действовало «Общество друзей кремации». Сожжение трупов сочетало в себе профанно-хозяйственную задачу (экономию места), гигиеническую (избавление от заразы, содержащейся в трупах) и своего рода парарелигиозный дух — пафос преодоления косной материи, победы и над природой с ее процессами гниения, и над традиционной религией с ее предрассудками, производство из тела своего рода чистого вещества.
Все описываемые Соколовой проекты потерпели полное или частичное поражение. Величественные храмы-крематориумы не были построены, а те, что были,— работали плохо. «Красные похороны» не прижились и остались в памяти как курьезы революционной эпохи. Похоронная индустрия находилась в перманентном кризисе до самого распада СССР, люди хоронили близких с огромными хлопотами, всеми правдами и неправдами изыскивая необходимые материалы и места на кладбищах. Никаких новых традиций в отношении со смертью тоже так и не возникло, она вызывала растерянность и стыд.
Почему смерть представляла для нового государства такую проблему? Во-первых, ее просто было очень много. Гражданская война, голод, эпидемия тифа, а также распад похоронной индустрии (до революции кладбища были во владении церкви, в 1918 году они были национализированы и переданы в управление советов, но у тех было и так много дел, и с похоронами они категорически не справлялись) — все это привело к тому, что улицы городов были заполнены трупами. Смерть из значительного события стала обыденной частью катастрофического пейзажа. Все это требовало одновременно экстренных мер и концептуального переосмысления самой смерти. Со вторым молодое государство также справлялась плохо.
Советский проект был одновременно атеистическим и утопическим. В этой двойной перспективе смерть была вызовом. Христианская смерть — прощание временное, подготовка к новой жизни. Большевистский материализм отменял эту перспективу, но не предлагал концептуальной замены. Если смерть — просто конец существования, а тело — распадающаяся органическая материя, то что с ней делать — складировать с наибольшей экономией, утилизировать с пользой для народного хозяйства, убрать с глаз долой, оставить в качестве сувенира? Утопия представляла другую проблему. Революционное сознание предполагает жизнь ради великого будущего, но какое место в этом будущем у мертвых? Достойнейшие из них предстают жертвами, провозвестниками будущего в прошлом, поэтому память о них сакрализуется. Что делать с рядовыми умершими — неясно. Советская идеология избегала ответа на этот вопрос, и рядовая, обычная смерть вытеснялась и из публичного дискурса, и визуально — из пространства города. Этот концептуальный тупик в свою очередь подпитывал бюрократический распад похоронной индустрии.
Все это звучит убедительно, однако в исследовании Соколовой есть некоторые проблемы. Помимо запутанности изложения и избытка деталей, часто повторяющихся, это в первую очередь экзотизация советского опыта (точнее даже автоэкзотизация: Соколова подчеркивает, что отталкивается в своих размышлениях от собственных ощущений в разговорах с близкими). Вытеснение смерти — проблема не только советского проекта, но всей модерной секулярной цивилизации. Однако эта универсальность в книге как бы остается за скобками, будто бы сама вытесняется. Несколько парадоксальным образом именно тот факт, что в книге Соколовой СССР представлен как уникальная зона такой анормальности, не позволяет понять, в чем собственно особенность советской и российской ситуации. Книга как будто бы избегает самого поставленного вначале вопроса, и поэтому, несмотря на ряд интересных наблюдений и любопытных подробностей, оставляет чувство легкой неудовлетворенности.
цитата
Пышные похороны советских вождей — первое, что приходит в голову при разговоре о советской похоронной культуре. Очереди при прощании с Лениным в 1924 году, давка на похоронах Сталина в 1953 году, захоронения в Кремлевской стене, оружейные залпы и заводские гудки — об этом писали в газетах, показывали по телевизору, передавали из уст в уста или, напротив, умалчивали. Советские торжественные похороны, будь то похороны члена ЦК или председателя колхоза, привлекали внимание еще и потому, что они невероятно контрастировали с простыми и минималистичными похоронами простого советского человека.
Анна Соколова. Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР. М.: НЛО, 2022
Подписывайтесь на Weekend в Facebook