фестиваль театр
Театральный фестиваль "Сезон Станиславского" открылся показом спектакля "Человек-подушка" Варненского драматического театра из Болгарии в постановке Явора Гордева. Занятые в спектакле актеры увидели зрителей только на поклонах. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Показав в Москве болгарский спектакль по пьесе Мартина Макдона, Фонд Станиславского, кажется, неожиданно для себя самого отобрал кусок хлеба сразу у двух фестивалей, с которыми "Сезону" вроде бы и делить нечего — у NET и "Новой драмы". Лауреатов премии Станиславского (а ведь именно им посвящен фестиваль) среди создателей спектакля нет, но зато постановка Варненского драматического театра представляет собой удачное соединение умной современной режиссуры с оригинальной современной пьесой. Слава автора "Человека-подушки", 33-летнего ирландца Мартина Макдона, до России пока не докатилась, но в Европе он успел стать одним из самых репертуарных новых авторов, получить престижные театральные премии и, кроме того, изрядно позабавить лондонскую тусовку своими эксцентричными выходками.
Господин Макдона чистосердечно признавался, что находится под влиянием Дэвида Линча и Квентина Тарантино. Про представленную сейчас в Москве пьесу лондонские критики писали, что она не так кровава, как предыдущие сочинения драматурга. Им, конечно, виднее, но и "Человек-подушка" мало похож на рождественскую сказку — чего стоит одна коробочка с отрезанными детскими пальцами. Это помесь детектива с фрейдистской драмой, черной комедией и фантасмагорией в духе Кафки. Действие происходит в полицейском участке какой-то тоталитарной восточноевропейской страны. Два следователя допрашивают писателя, молодого человека скромной наружности, подозреваемого в серийных убийствах детей, недавно случившихся в этом городе. Доводы полицейских опираются на то странное обстоятельство, что злодеяния совершались в точном соответствии с сюжетами рассказов, написанных задержанным.
Вскоре выясняется, что преступления совершал не писатель, а его слабоумный младший брат. Когда братья остаются в комнате наедине, старший убивает младшего. Душит его черной подушкой, тем самым напоминая героя сказки, которую сам рассказывает и которая дала название пьесе,— о человеке-подушке, который является маленьким детям и убеждает их совершить самоубийство, избавляя их от ужасов самой страшной сказки, называемой жизнью. Чтобы читатель не уподобился героям-следователям и не заподозрил в Мартине Макдона обычного маньяка, пора прекратить пересказ сюжета и сказать, что ремеслом драматурга и искусством театрального диалога этот ирландец владеет отлично. В общем, есть в "Человеке-подушке" места, на которых смеешься от страха и пробирает холодок неуюта, а есть такие, где просто пытаешься зафиксировать литературные и психологические ассоциации.
Поначалу кажется, что предметом рефлексии оказывается правосудие и творчество. Первое превращено в фикцию, потому что полицейские в конце концов просто пристреливают писателя без суда и следствия. Но ведь и второе превращено до кошмарной неузнаваемости: жертва готова принять смерть в обмен на призрачное обещание не уничтожать рукописи. Режиссер Явор Гордев справедливо рассудил, что Мартин Макдона написал не политический памфлет против беззакония и уж, конечно, не моралите об ответственности художника за воздействие его идей на читателей. Очевидно, режиссера захватил не столько напряженный ритм расследования, сколько тема болезненного наваждения и абсурдных подмен реальности вымыслом. Кошмару, сгущающемуся в тексте пьесы "Человек-подушка", режиссер нашел вроде бы простое, но очень выразительное воплощение.
Явор Гордев решил разыграть пьесу Мартина Макдона в изолированной от зрителя большой комнате с застекленными окнами. Зрители двумя рядами рассажены вокруг на небольшом возвышении и подглядывают за действием снаружи, глядя на персонажей чуть свысока. Голоса героев транслируются наружу через микрофоны. Придуманный художником Николаем Торомановым аквариум с темными стенами и свисающими с потолка строгими светильниками похож больше на какую-то диспетчерскую, чем на полицейский участок. Или на операционную — здесь и проводят операции, но весьма определенного толка: кожаное кресло с проводками и электродами не что иное, как устройство для пытки электрошоком. Выглядят все приспособления очень натурально, а иначе при таком удалении от зрителя нельзя.
Вообще Явор Гордев поставил над хорошими актерами Варненского театра очень жесткий (можно сказать, жестокий) профессиональный эксперимент. Ведь они лишены привычного и естественного энергообмена с публикой, лишены подпитки, дыхания зала, которым так дорожат театральные актеры. (Они, кстати, даже не знают, не ушли ли зрители домой,— публику актеры видят только на аплодисментах, когда за тонированными стеклами включается свет.) И зритель тоже якобы обделен: он не имеет возможности отдавать эмоции, которые в нем накапливаются. Режиссер же просит актеров работать максимально естественно, ничего не форсируя и не обостряя, отчего действие приобретает страшновато документальный оттенок. Получается, что, находясь почти так близко к актерам, как только возможно, публика бесконечно далека от них. Она наблюдает за действием так же, как ежедневно наблюдает за ужасами мира по телевизору,— на расстоянии вытянутой руки, но в состоянии безопасности и бессилия. И только один раз режиссер сдается на милость театральной условности. Когда писателя пытают электричеством, по нашу, зрительскую сторону реальности включается громкая музыка, и крика несчастного мы не слышим. Кажется, что он только дергается в судорогах и открывает рот.