Лекторий музея «Гараж» показывает «Париж горит», знаковый для истории движения ЛГБТ+ фильм 1990 года, посвященный феномену драг-балов как части протестной культуры. У дебютантки Дженни Ливингстон удивительным образом получилось практически невозможное — ее кино напрочь лишено манипулятивности. И даже интерсекциональный подход, якобы впервые использованный именно в «Париж горит», не заслоняет здесь человека.
Фото: Jennie Livingston
Фото: Jennie Livingston
В 1983 году на Вашингтон-сквер — той самой, что дала название знаменитому роману «эпохи невинности»,— студентка отделения киноискусства Нью-Йоркского университета Дженни Ливингстон знакомится с группой молодых людей, которые так же, как на сто лет раньше героиня Генри Джеймса Кэтрин Слоупер, вступили в неразрешимый конфликт с родителями и были вынуждены покинуть отчий дом. Эта молодежь, по большей части афроамериканского и латинского происхождения и гомосексуальной ориентации, занята чем-то необычным и сугубо субкультурным, а именно вогированием. Узнав их поближе, Дженни решает посвятить им свой дипломный документальный фильм.
Съемки продлятся семь лет, и фильм выйдет на экраны в 1990-м. За это время вогирование из андерграундного явления превратится в культурный феномен. Вогированием заинтересуется Малкольм Макларен, вогированием займется Мадонна, популяризировавшая этот тип танца, а точнее, социальной коммуникации в своем знаменитом клипе «Vogue», снятом Дэвидом Финчером.
Ливингстон назовет фильм «Париж горит» (не путать с «Горит ли Париж?» Рене Клемана). Ее мысль понятна: Париж — мировая столица моды, поэтому многие «балы», на которых, собственно, и происходили соревнования по вогированию (а также позированию и отчитыванию), отсылали участников, судей и зрителей к французской истории с географией. Париж не смогли спалить немцы, в 1944-м стремительно проигрывавшие войну,— об этом снимал свой фильм Клеман,— а вот неформальной нью-йоркской молодежи середины 1980-х, выросшей на злых улицах и воспитанной обозленными родителями, удалось поджечь «внутренний» Париж. Эти новые «банды Нью-Йорка» даже называли себя по примеру модных институций — «домами».
Фото: Jennie Livingston
Фото: Jennie Livingston
Фото: Jennie Livingston
Фильм Ливингстон складывается из серии интимных интервью и публичных выступлений основных фигурантов нового движения. На дворе рейганомика, царство яппи, столь убедительно описанное Бретом Истоном Эллисом в «Американском психопате» или Оливером Стоуном в «Уолл-стрит». Богатым быть не стыдно, деньги теперь не любят тишину, а требуют максимальной огласки. Дональд Трамп уже возвел на Пятой авеню свою башню. Глянцевые журналы — в первую очередь Vogue, со страниц которого, собственно, герои Ливингстон и заимствуют свои жесты и позы,— как никогда прежде переполнены рекламой гламура, точнее, денег, которые гламур покупают. Как говорится в пилотном-эпизоде сериала «Поза» (эту фикшен-версию «Париж горит» 30 лет спустя Ливингстон спродюсировала вместе с Райаном Мёрфи), «Patek Philippe, розовое золото, бриллианты, таких часов у любого уважающего себя сотрудника корпорации Трампа должно быть девять — да здравствует новая американская мечта!»
Новая американская мечта, однако, в 80-х исключала всех тех, кто родился не белым и не гетеросексуальным. В интро «Париж горит» Пеппер Лабейджа, драг-квин из Бронкса, матушка, то есть глава дома Лабейджи, делится на камеру: «Мой отец сказал мне когда-то, у нас у всех обычно два недостатка — мы черные и мы мужчины, но у тебя недостатков три — ты еще и гей». Чтобы превратить недостатки в достоинства, Пеппер, или Уилли Ниндзя, или Фредди Пендавис, или Энджи Экстраваганца утверждают свою идентификацию через апроприацию белой мачистской культуры: имитируют поведение, ужимки и прыжки гипертрофированной маскулинности, присущей морякам, военным, тюремным надзирателям и заключенным. Если верить Фуко — его, кстати, тоже цитируют в «Париж горит»,— заключенным является каждый из нас. Весь мир — тюрьма или весь мир — театр, зависит от костюмера. Потому так важны наряды на балах, ваша одежда должна не имитировать экзекьютив-лук, а быть экзекьютив. Тогда и реальность подтянется к мечте. Тогда и черные станут белыми, мужчины — женщинами, а Нью-Йорк — городом солнца.
Расизм и гомофобия, которой вогирующие противостоят до конца, испивая до дна чашу насилия (например, Винус Экстраваганца погибнет прямо во время съемок от руки неизвестного клиента, ее найдут задушенной три дня спустя под кроватью то ли отеля, то ли ночлежки), дополнена еще и новой тревожной вводной — пандемией СПИД. «Поза» открывается проездом по больничному коридору, в котором раздаются рыдания только что узнавших о смертном приговоре персонажей. Из 2022-го СПИД, выкосивший, по выражению Фрэн Лейбовиц, самых смелых из нас, кажется главным проявлением неравенства 80-х, ведь тогда болезнь называли чумой для геев. В буквально фронтовых сводках «Париж горит» СПИД пока не данность, а гроза, что гремит вдалеке. Основной мотив в исповеди интервьюируемых — право не на жизнь, а на ее блага, важнейшим из которых является слава (ее 15 минут) и потребление. Свобода быть собой — несмотря на все сопряженные с ней опасности — уже есть у героев. И в этом смысле они, как и Кэтрин Слоупер, тоже невинны. Свобода еще не стала борьбой, только состоянием ума, и тут трудно зрителю удержаться от ностальгии.
МСИ «Гараж», 23 февраля, 18.00
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram