В 1787 году директор Санкт-Петербургской академии наук княгиня Екатерина Романовна Дашкова передала академикам пожелание Екатерины II, которая состояла в переписке с графом де Бюффоном, как, впрочем, со многими учеными и писателями эпохи французского просвещения. Русский перевод выдающегося труда выдающегося европейского ученого входил в план императрицы возвести русский язык в ранг мировых языков, каковыми тогда считались французский, немецкий и английский. Академики выполнили наказ государыни меньше чем на треть: перевели только 10 томов из 36.
Репродукция портрета Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон
Репродукция портрета Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон
Стилист Бюффон
Сегодня имя Бюффона нам знакомо по смутным воспоминаниям школьных уроков биологии. Даже в профессиональной среде ученых научные труды Бюффона — столь безнадежная архаика, что большинство биологов скорее поведает вам байку о том, как Карл Линней дал жабе латинское название Bufo bufo, чтобы отомстить Бюффону за его презрительное отношение к его, линнеевской, «Системе природы», нежели расскажут о том, что именно не нравилось Бюффону в усердных стараниях его коллег-ученых разложить живую природу в строгом порядке по полочкам с бирками «слон африканский», «мышь полевая», «осьминог обыкновенный» и т. д.
Но при жизни Бюффона и еще долго после его смерти мало кто из ученых был столь знаменит в Старом и Новом Свете, причем не только в научных кругах. Грамотная публика запоем читала его книги, хотя, кроме научных и научно-технических трудов, он ничего не писал. Даже «наше все» Александр Сергеевич Пушкин обнаружил знакомство с трудами Бюффона.
В 1822 году в своем «Кишиневском дневнике» он записал: «Д`Аламбер сказал однажды Лагарпу: “Не выхваляйте мне Бюффона; этот человек пишет: благороднейшее изо всех приобретений человека было сие животное — гордое, пылкое и проч. Зачем просто не сказать — лошадь?” Лагарп удивляется сухому рассуждению философа, но д`Аламбер очень умный человек, и, признаюсь, я почти согласен с его мнением. Замечу мимоходом, что дело шло о Бюффоне. Великом живописце природы. Слог его, цветущий, полный, всегда будет образцом описательной прозы».
Где и когда молодой Пушкин успел почитать Бюффона и оценить его стиль, ученые-пушкинисты пока не выясняли, этот вопрос для них второстепенный. Но едва ли Пушкин читал работы Бюффона по дифференциальному исчислению, механическим и химическим свойствам древесины или трактат «Les epoques de la nature» («Об эпохах природы»). Вероятно, это было что-то из его «L`Histoire naturelle, generale et particuliere» («Естественной истории, общей и частной»), причем скорее из «частной», то есть описания каких-то животных, той же лошади или собаки, тигра, льва и т. д., с которыми вполне могли знакомить для общего развития воспитанников Царскосельского лицея.
Почему нет? Ведь читали же эти описания европейские монархи, включая Фридриха II и императрицу Екатерину II, и восхищались ими, посылали Бюффону в знак уважения ценные подарки, а австрийский император Иосиф II не погнушался даже навестить графа Бюффона у того дома. Вполне логично также предположить, что их наследникам преподавали в юношестве основы наук в том числе и по выдержкам из «Естественной истории» Бюффона. Не систематику же Линнея, сплошь состоявшую из одних таблиц, им было задавать выучить наизусть?
Дуэлянт Бюффон
Словом, Бюффон в его зрелые годы был человеком весьма известным. Заметным он был и в молодые годы, хотя в более узких кругах. Получив по воле отца юридическое образование в Университете Дижона, он уже вопреки воле родителя поступил на естественно-научное отделение университета в Анже, но не закончил его, потому что убил на дуэли офицера Королевского хорватского кавалерийского полка (название историческое, от хорватов к тому времени кавалеристам остались только их шейные платки, повязанные, как пионерские галстуки, а полк называли в народе «полком галстуков»).
От суда студента де Бюффона, как сказали бы сейчас, отмазал его отец, который был состоятельным торговцем солью в Бургундии и имел чин королевского советника. При Людовике XV это был уже чисто номинальный придворный чин для новой аристократии из нуворишей. Родившийся в 1707 году Бюффон до десятилетнего возраста был Жорж-Луи Леклерком, пока его отец в 1717-м не прикупил выморочную сеньорию Бюффон близ города Монбара, где тогда проживала семья, и не стал де Бюффоном.
Подобный способ приобретать дворянство французы презрительно окрестили savonnette vilain, что можно перевести как «гадкое мыло». Но как бы там ни было, а старший Леклерк, налившись этим мылом, стал дворянином де Бюффоном. Соответственно, дворянами стали его дети, а его сын Жорж-Луи в 1773 году по воле Людовика XV стал еще и графом. Только добром это не закончилось: его единственный сын от позднего брака граф Жорж-Луи-Мари Леклерк де Бюффон весной 1794 года, под занавес якобинского террора, был гильотинирован.
Отсидевшись после дуэли в Дижоне, где тогда жила его семья, а потом в Нанте, Бюффон встретил в Нанте молодого герцога Кингстонского, который, как полагалось английским джентльменам после завершения образования, совершал Grand Tour по Европе. Молодые люди подружились и, посетив вместе Италию, уехали в Англию. Вернулся Бюффон оттуда в 1731 году уже в Париж, где занялся наукой, быстро делая карьеру при Академии наук.
Красавчик Бюффон
Начинал он с переводов трудов Ньютона, затем выполнил заказ морского министра, попросившего академиков порекомендовать наилучшую древесину для постройки судов. Результатом этой работы была книга Бюффона «Легкий способ увеличить твердость, прочность и долговечность древесины» (1738), и по рекомендации морского министра его назначили заместителем начальника отдела механики академии.
Не забыл Бюффон и о собственном профите, организовав в своем родовом имении в Монбаре цех по изготовлению прочного и долговечного паркета. Жорж-Луи Бюффон вообще имел мало общего с Жаком Паганелем — классическим образом французского ученого не от мира сего, созданного сто лет спустя Жюлем Верном. При всех его научных талантах Бюффон не гнушался бизнеса: помимо деревообрабатывающего предприятия наладил еще кузнечное производство по производству садовых оград и прочих металлоизделий. И вообще, благодаря семейному состоянию человеком он был небедным, наукой занялся не ради заработка, а потому что это ему нравилось.
В 1739 году Бюффона назначают интендантом Jardin royal des plantes (Королевского ботанического сада), где он директорствовал до конца жизни, превратив Аптекарский огород времен Людовика XIII в настоящий НИИ биологического профиля (ныне Национальный музей естественной истории). Здесь он, отказав Дидро в просьбе поучаствовать в написании ставшей потом знаменитой «Энциклопедии» французских просветителей, в 1740-е годы начал писать свой главный труд «L`Histoire naturelle». Его первый том вышел в 1749 году, а последний — 36-й том — в 1789 году (год начала Великой французской революции и год спустя после смерти самого Бюффона).
С большой вероятностью можно предположить, что, проживи он немного дольше и случись революция немного позже, томов в его «Естественной истории» было бы ровно 37. Столько же, сколько их было у Плиния Старшего в его «Естественной истории» (Naturalis historia). На такую мысль наводит не только их общее название, но и последовательность томов по тематике. Так что если в начале написания своей «Естественной истории» у Бюффона были тайные амбиции стать Плинием современности, то они осуществились.
Задолго до окончания «L`Histoire naturelle» Бюффона уже так и называли — «новым Плинием», причем не только в научных кругах, но и при дворе Людовика XV, который покровительствовал интенданту своего Королевского ботанического сада, а фаворитка короля маркиза де Помпадур, встречая его в Версале, шутила: «Vous tes un joli garon Monsieur de Buffon, on ne vous voit jamais!» («Вы красавчик, месье де Бюффон, жаль, мы вас никогда не видим!»
Бюффон по-русски
В нашей стране первые переводы отрывков из «Естественной истории» Бюффона появились в периодической прессе в1750-е годы, но, выражаясь современным языком, это скорее были анонсы французской литературной новинки. Высший класс в России проблем с французским языком не испытывал, многие знали его лучше родного русского, а в Академии наук вся документация с 1773 года велась на французском языке (до этого — на немецком и латыни).
У императрицы Екатерины была мысль сделать русский язык мировым, осуществить это она поручила княгине Екатерины Романовне Дашковой. В феврале 1783 года Дашкова была назначена на пост директора Санкт-Петербургской академии наук. Такая должность появилась в академии в 1766 году, и первым ее директором стал граф Владимир Орлов, младший из знаменитых братьев Орловых, которые фактически возвели Екатерину на престол. Старшие братья вовсю стригли купоны с благоволения обязанной им императрицы, а младшенький, как в русских сказках, был дурачком, пришлось отправить его в Лейпцигский университет изучать математику и астрономию. Так астрономом он и остался до конца жизни.
По возвращении из Саксонии в Россию он был посажен старшими братьями в директорское кресло Академии наук под надзор графа президента академии Кирилла Разумовского, который был тоже младшим братом, только Алексея Разумовского, фаворита предыдущей императрицы Елизаветы Петровны, и тоже был отправлен им в Германию учить математику, только в Геттингенский университет к Леонарду Эйлеру, а по возвращении домой в 1746 году был посажен в кресло президента Академии наук и просидел в нем 54 года, до 1798 года.
С подругой императрицы княгиней Дашковой история была другая. В октябре 1783 года под нее была создана Российская академия — своего рода пристройка к «большой академии», задачей которой, по мысли императрицы Екатерины, было «поставить наш язык в независимое положение». Для этого в первую очередь предполагалось создать академический толковый словарь и новые правила русского языка.
Академики ввели в русский язык букву «ё» и составляли всевозможные словари до 1841 года, когда Российскую академию упразднили, а ее членов перевели в «большую» академию. А Толковый словарь живого великорусского языка, о котором мечтала немка Екатерина Великая, как известно, в одиночку создал датчанин Владимир Иванович Даль в 1860-е годы.
Среди других задач директора академии Дашковой был перевод на русский язык «Естественной истории» Бюффона. Об этом на общем собрании академии в 1787 году сообщил непременный секретарь академии академик Иван Иванович Лепехин, который с 1774 года возглавлял Императорский ботанический сад (ныне Ботанический институт им. В. Л. Комарова РАН), то есть по административной части был коллегой Бюффона. Со ссылкой на желание императрицы всем академикам русского происхождения княгиней Дашковой было велено разделить между собой в соответствии с их интересами изданные во Франции на тот момент тома «Естественной истории» и начать их перевод.
Через два года, в 1789 году, тиражом 358 экземпляров вышел ее первый том («История и теория Земли») в переводе академиков Степана Разумовского и Ивана Лепехина с гравюрами штатного рисовальщика академии Иоганна Майера. За ним последовал второй том («Доказательства на теорию Земли») в переводе академиков Петра Иноходцева и Николая Озерецковского. В 1792 году Лепехин представил академическому собранию перевод пятого тома (об антропологии и этнографии), который в том же году был опубликован.
Далее были переведены и опубликованы третий и четвертый тома — о различиях между животными и растениями и об эмбриологии животных и человека. А затем, в 1795
году, специальная академическая комиссия постановила: «Историю Естественную графа Бюффона, по невозможности собрать все слова, вышесказанными людьми (самим Бюффоном и теми учеными, которых он цитировал.— “Ъ-Наука”) употребляемые, также теорию о простывании земного шара и прочих планет, основанную на произвольном и неимоверном положении, и эпохи природы, кои совсем не согласуют с преданиями Священного Писания, преложением на отечественный наш язык оставить и о чем ученое собрание уведомить».
В переводе на современный язык академики жаловались, что не понимают французский язык Бюффона, мол, они и слов-то таких не знают, да и переводить богохульные книги Бюффона им совесть не позволяет, а потому больше они переводить его не будут.
Вольнодумец Бюффон
Стиль письма у Бюффона действительно своеобразный, и предложения у него очень длинные — по сравнению с ними знаменитые периоды Льва Толстого могут показаться образцом лапидарности. Как раз стиля французской словесности, в том числе научной, Бюффон коснулся в своей речи в Лувре на торжественном мероприятии по поводу избрания его в академики в 1753 году. Его речь, потом изданная брошюрой, так и назвалась — «Речь о стиле» («Discours sur le style»), а одна фраза из нее — «Le style c`est l`homme» («Человек — это его стиль») — стала крылатым выражением, породившим долгую дискуссию в кругах литераторов, причем не только французских. Даже Пушкин, как сказано выше, в ней поучаствовал.
Но почему российские академики вдруг забыли французский язык, после того как перевели и издали пять томов Бюффона? Возможно, это объяснит аналогичная ситуация, в которую попал сам Бюффон в 1781 году, когда его обвинили в ереси, содержавшейся в двух первых томах его «Естественной истории» — «История и теория Земли» и «Доказательства теории Земли» и его отдельной книге 1778 года «Об эпохах природы». Бюффон пообещал раскаяться, что ему нетрудно было сделать.
Все, что он хотел сказать про теории библейской геологии, буквально подгонявшие новые знания о Земле и Вселенной под Священное Писание, он уже сказал и предложил читателю взамен три более научные теории происхождения планеты Земля, явно склоняясь в пользу той из них, согласно которой Земля и другие планеты Солнечной системы образовались в результате скользящего удара кометы по Солнцу, потому что «все они движутся около Солнца в одну сторону и почти по одной плоскости, ибо наклонение плоскостей самых отдаленных между собою кругов (наклон их орбит к плоскости эклиптики.— “Ъ-Наука”) составляет угол, которой не более семи степеней (градусов.— “Ъ-Наука”) с половиною» (не более 7,01 градуса по современным измерениям.— “Ъ-Наука”).
Покаяния от Бюффона требовала в судебном порядке не католическая церковь, а Сорбонна, то есть такие же ученые, как Бюффон, только менее удачливые в науке. После его обещания покаяться Сорбонна отозвала свои иски. Продолжать давить на него было опасно, это явно чувствовали ученые истцы из Сорбонны. Людовик XVI благоволил
Бюффону не меньше, чем его дед Людовик XV, и столь же публично. С 1776 года в Королевском ботаническом саду стоял бюст Бюффона работы скульптора Огюстена Пажу, то есть Бюффон каждый день ходил на работу мимо своего прижизненного памятника с надписью «Majestati naturae par ingenium» («Величие природы под стать таланту»). Заказал эту статую скульптору Пажу король Людовик XVI.
Вот и выходит, что и в России донести куда следует об издании богопротивных книг Бюффона, начитавшись которых можно было и на баррикады полезть, как во Франции, мог кто-то из самих академиков. Интриг в научном сообществе во все времена было не меньше, чем в любом другом профессиональном сообществе. Не исключено также, что кто-то из академиков-переводчиков просто устал от отнимавшей много времени переводческой барщины, мешающей заниматься непосредственно своей наукой. Одернуть же академиков, сославшись на волю императрицы, в 1795 году было некому. После очередной дворцовой интриги, в результате которой императрице пришлось сделать выбор между старой подругой и молодым графом Зубовым, княгиня Дашкова ушла с директорского поста в академии и покинула Петербург.
Но как бы то ни было, а отказ академии от дальнейшего перевода Бюффона оказался таким же формальным, каким было обещание Бюффона покаяться. Осуждение и отречение от вольнодумства Бюффона было зафиксировано в протоколе академического собрания. Академики освободились от этой повинности. Один лишь директор Императорского ботанического сада Иван Лепехин продолжил перевод и до конца века перевел еще пять томов «Естественной истории» — с шестого по десятый включительно.
Оракул Бюффон
Академик Лепехин наверняка понимал, что претензий у охранителей Священного Писания к этим и дальнейшим томам не будет, даже высосать их пальца будет проблематично. Начиная с шестого тома «Естественная история» Бюффона — это то, что мы сейчас называем «Жизнью животных», только животные описываются в ней не в эволюционном порядке, как сейчас, от простейших до приматов, а ровно наоборот, отражая житейское представление о природе — от высшего, более близкого к человеку, к низшему. Точно так же, кстати, расположил животных и растения Линней в своей «Системе природы».
До эволюции, точнее, до подчинения всей биологии одной и единственной эволюционной идее, наука XVIII века еще не доросла. Забавно читать, как современные историки науки находят у Бюффона рассуждения об эволюции. Достаточно внимательно почитать его «Естественную историю», чтобы найти в ней и клеточную теорию Шлейдена-Швана, и биогенетический закон Геккеля, и даже гены. У Бюффона они называются «стройные частицы» (от слова «строить», а не «стройность»). Есть у него аналогичные «предвидения» относительно геологии, океанологии, физики атмосферы и т. д., ставшие парадигмами этих наук только в ХХ веке.
Отчего таким предвидениям не быть в таком капитальном обзоре науки XVIII века, как «Естественная история» Бюффона. Если хорошенько поискать, то они в более завуалированном виде найдутся и у Плиния в его «Естественной истории» I века от
Рождества Христова. У Бюффона они более заметны, потому что наука XIX века была беременна всеми этими идеями, что называется, на последнем месяце и разродилась ими в следующих XIX и XX веках.
Считать же Бюффона оракулом современной науки все равно, что напрямую выводить атомную бомбу из теории относительности Эйнштейна. Граф де Бюффон был блестящим ученым, но ученым XVIII века, и именно поэтому его «Естественная история» недолго прожила в XIX веке, она ушла в архив науки в 1820-е годы, когда на повестку дня пришел сначала ламаркизм, а потом дарвинизм.
Жизнь животных Бюффона
Но в конце XVIII века сочинение графа де Бюффона было еще вполне актуальным. Несмотря на академическое обещание не иметь больше дел с Бюффоном, первые пять томов его «Естественной истории» на русском языке вышли в академической типографии вторым тиснением (изданием) во второй половине 1790-х годов, а с 1800 года начинают издаваться следующие пять томов, переведенные академиком Лепехиным.
В шестом томе содержалось описание домашних животных: лошади, осла, вола, овцы, козы и свиньи. В «Истории свиньи» Бюффона современного читателя, наверное, удивит то, что свинина была дороже говядины и считалась изысканным блюдом. В седьмом томе речь идет о собаках, кошках, благородных оленях, зайце и кролике. Восьмой том — о волке, лисице, выдре, кунице, хорьке, ласке, горностае, белке, крысе, мыши, морской свинке. Девятый том — о сонях, медведе, бобре, льве, тигре и об общих различиях в фауне Нового и Старого Света. И, наконец, в десятом томе, опубликованном первым тиснением в 1808 году, написано более подробно о тигре, а потом о барсе, леопарде, кугуаре, рыси, гиене, волке, летучих мышах, бурундуке, муравьеде.
На этом русский перевод «Естественной истории» кончается. Академик Иван Лепехин умер в 1802 году, а других желающих продолжить его труд не нашлось. Остальные 26 томов были и остаются до сих пор доступны нашему читателю только в оригинале. Но все переведенные десять томов «Естественной истории» Бюффона вышли до 1817 года, каждый — третьим изданием, то есть совокупный тираж каждого тома был около тысячи экземпляров. Такие тиражи в те годы были редким явлением.
Их публикация для Академии наук оказалась прибыльным делом. Еще при жизни Лепехина после выхода шестого и седьмого томов, которые разошлись как горячие пирожки, и потребовалось их срочное переиздание. Президент Академии наук фон Николаи выписал академику Лепехину премию в 500 руб. «в воздаяние сего полезного для общества и выгодного для экономии академической труда».
Вероятно, именно экономика данного академического труда сподвигла частного издателя Селиванова в 1814 году на публикацию русского перевода адаптации «Естественной истории» Бюффона для детей, которую, в свою очередь, тоже, почуяв прибыль, издал в 1802 году писатель и книготорговец Пьер Бланшар. В его книге «Бюффон для юношества, или Сокращенная история трех царств природы, сочиненная Петром Бланшардом для молодых людей обоего пола и для желающих иметь понятие о естественной истории», конечно же, не было ни слова критики библейской геологии и космогонии. Фактически это была «Жизнь животных» образца XVIII века.
Такая же, какой в XVI веке была «Historiae animalium» («История животных») Конрада Геснера, в XVII веке — серия книг о животных Улисса Альдрованди, в XIX веке — «Brehms Tierleben» («Жизнь животных Брема»), в XX веке — советская «Жизнь животных» издательства «Просвещение» и онлайн Grzimek`s Animal Life Encyclopedia в нынешнем веке.
Сегодня и жизнь Бюффона, и его научное наследие действительно архаика, каждое обращение к его биографии и трудам сегодня будет только лишним подтверждением верности максимы Фомы Кемпийского — «O, quam cito transit gloria mundi» («О, как быстро проходит земная слава!»). Но современным ученым, особенно молодым, наверное, все-таки стоит пробежать первые две страницы первого тома «Естественной истории» Бюффона, где среди прочих полезных советов Бюффона коллегам-ученым XVIII века есть и такой:
«Советую я сперва смотреть на многие вещи, и смотреть почти без всякого намерения; ибо если кто смотреть будет на разные естественно-научные предметы с каковым-либо намерением, в известном порядке, в известном расположении, то, хотя бы он самый лучший избрал путь, истины никогда не достигнет в своем познании, какового бы он достигнуть мог, если бы в начале попустил уму своему шествовать самому собою, познать самого себя, удостоверишься без всякого пособия и чрез самого себя составить первый союз, выведенный из порядка представившихся ему вещей».
Что же касается неученого народа, то для общего развития можно было бы порекомендовать неравнодушным к национальному вопросу гражданам заглянуть в пятый том «Естественной истории» Бюффона, где тот пишет об антропологии и этнографии своего времени. Заглянуть исключительно в педагогических целях: чтобы оценить, сколь длинный путь проделала европейская цивилизация со времен Бюффона по пути искоренения ксенофобии и воспитания толерантности.
Большое счастье для Бюффона, что этот том его «Естественной истории», похоже, пока не читали активисты BLM и в посольствах стран третьего мира, иначе все памятники ему давно бы снесли (их только в Париже три штуки: у нас тоже есть один — на фронтоне Эрмитажа), а МИДы европейских стран не успевали бы отвечать на ноты протеста с требованием исключить из всех школьных и университетских учебников все упоминания «Естественной истории» Бюффона» в положительном или нейтральном контексте.