В издательской серии музея современного искусства «Гараж», посвященной истории современного танца, вышла книга легендарной немецкой танцовщицы Мэри Вигман (1886–1973). Рассказывает Алексей Мокроусов.
Фото: Издательство "Гараж"
Фото: Издательство "Гараж"
Жизнь Мэри Вигман можно описать в трех словах: танцевала, ставила танцы, преподавала танец. Книга добавляет еще одно: писала о танцах. Сборник составил хорошо ее знавший Вальтер Сорелл, объединивший мемуарные заметки, статьи, материалы к американским гастролям 1930-х годов, воспоминания о годах нацизма, лекции и выступления.
Вигман — явление в мировой танцистории: она автор нового немецкого танца, называемого сегодня «выразительным», Ausdruckstanz, ею восхищался Макс Рейнхардт, на ее выступления приходил Эйнштейн, турне в Америке организовывал Сол Юрок, позднее известный гастролями Большого театра. Художники ее обожали: от Эмиля Нольде, посоветовавшего ехать к великому реформатору Рудольфу Лабану, до Оскара Кокошки, писавшего, что Вигман перевела экспрессионизм на язык танца. При этом учиться она начала поздно, лишь в 24 года, поступив на курс «Ритмической гимнастики» в Институт Далькроза в Хеллерау, где честно получила диплом преподавателя метода Жака Далькроза. Но подлинным наставником стал именно Лабан, к нему в коммуну в Монте Верита вблизи швейцарской Асконы она приехала летом 1913 года, вскоре стала его ассистентом и в его программе впервые показала хрестоматийный ныне «Танец ведьмы».
Лето 1914 года Вигман проводила с друзьями в горах, окрестных жителей будоражили их ночные танцы в пещерах: обывателям мерещились оргии и черные мессы, но на деле все было невинно, речь шла о целительной силе движения, а не разврате. О войне Вигман узнала, спустившись за чем-то в долину,— там начиналась мобилизация.
Художник как тетерев, порой ничего вокруг не замечающий,— вечный сюжет. Ближайшим «родственником» Вигман по этому признаку оказывается Дягилев: он тоже поначалу не следил за политикой, а летний сезон 1914 года завершил объявлением, что труппа «Русского балета» соберется осенью в Берлине.
Странно, но имени Дягилева не встретить в именном указателе, как и Нижинского, и Карсавиной. Упоминается Павлова, но восторг перебивает скепсис: «Какая нам польза от того, что звезды некогда великого русского императорского балета прекрасно танцевали?» Раз в балете «нет творческого импульса, он не отражает нынешнее время», он не нужен.
Критика предшественников помогает движению вперед, особенно когда конкуренция давит экономически, а русские труппы были сильными конкурентами даже после мировой войны. Это не помешало Вигман одной из первых вернуться к «Весне священной» — она поставила Стравинского в Берлине в 1957 году.
Вигман обдумывала танец как пространство и символ, хотя была не против, когда в ее абстрактных движениях видели конкретные действия вроде сбора ягод. Во время Первой мировой Лабан и Вигман сблизились в Цюрихе с дадаистами, барабанили и танцевали под Ницше, стали завсегдатаями «Кабаре Вольтер», но так и не стали своими — видимо, желание провоцировать / издеваться отсутствовало, пафос же дадаистам не нравился.
Во времена нацизма танцшкола Вигман вошла в антисемитский Союз борьбы за немецкую культуру, где председательствовал Альфред Розенберг, сама Вигман возглавила филиал нацистского Союза преподавателей. Новый танец хотел признания власти, ее возможностей для распространения своих идей. Геббельс Лабана не оценил, и тот в итоге эмигрировал, но государство признало-таки новаторство: композиция Вигман, как и ее любимой ученицы Грет Палукки, участвовала в пропагандистском спектакле на открытии Олимпийских игр в Берлине в 1936 году. И хотя учебный процесс в ее школе возглавил гимнаст-нацист Ханс Хубер, расхождения с властью очевидны: Вигман отказалась изгнать учеников и танцовщиков-евреев.
Ей все сходило с рук, пока длился долгий, с конца 1920-х, роман с инженером Siemens Хансом Бенкертом. При нацистах его карьера развивалась и по партийной, и по бизнес-линии, благодаря чему он мог поддерживать Вигман. Но после разрыва в 1941-м защита исчезла, танец стал вдруг «дегенеративным», выступления запретили, школу вынудили продать, назначению на должность в университете воспрепятствовал Геббельс. Это не помешало Вигман в 1943-м стать хореографом в сценической постановке «Carmina Burana» Карла Орфа в Лейпциге.
После войны она оказалась меж двух огней: ей не понравилась ни американская оккупация с ее «негативным воздействием» на культурную жизнь, ни советская с установкой на агитпроп и неприятием независимой личности, противящейся компромиссам. Она выбрала Западный Берлин — в отличие от оставшейся в ГДР Грет Палукки.
В 80 лет Вигман закрыла школу — теперь уже навсегда, но не закрылось ее дело. Ее понимание движения, несовпадение жеста и звука интересны практикам. Так, именно Вигман связана с рождением танца буто: у нее учились японцы Такая Эгути и Соко Мия, у тех, в свою очередь,— один из основателей буто Кадзуо Оно. Не так давно восстановили и ее «Весну священную» — запись есть в интернете. Нижинский был бы в шоке, Стравинский, надо думать, был бы доволен.
Мэри Вигман: Абсолютный танец. Воспоминания, письма, статьи. Ред.-сост. В. Сорелл. Пер. с англ. Лии Эбралидзе.— М.: «АртГид», 2021.