выставка фотография
В Строгановском дворце Русского музея открылась выставка Роджера Баллена "Далекая земля". Работы известного американского фотографа привезли в Россию впервые, он сам рассказал о своем методе на публичной лекции, которую слушала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Немногословный человек, похожий на бессоновского Леона, показывает на слайде: главное здесь — вон та проволочка, все началось с нее, остальное пришло потом. Между тем речь идет о портрете сержанта де Бруина, отдел тюремных служащих — знаменитая вещь. Тупое уродство в форме, прямо глядящее в объектив. Когда Роджер Баллен начал снимать таких людей, его начали сравнивать с Дианой Арбус. Уродство во всех его формах — ее тема, ее кошмар; черно-белое фото, фронтально стоящая фигура, взгляд в упор — ее стиль. Однако весь Баллен — вон в той проволочке, в еле заметной спиральке за плечом человека в униформе. Здесь свои кошмары. Здесь гораздо больше от Андре Кертеша, с которым была дружна его мать, сама снимавшая для "Магнума" и открывшая в 1960-х в Нью-Йорке фотогалерею. Кертеш, его сюрреалистическое эстетство и вкус к геометрии,— первая любовь Баллена.
Ведь человеческое уродство (сам фотограф не выносит, когда его героев называют уродами) не всегда повод для сочувствия, морализаторства или даже банального любопытства. Это, в конце концов, нарушение привычной, богоданной человеческой геометрии, интересное с формальной точки зрения, как художнику интересны ломанные линии или странные кляксы. И теперь Баллен в числе кумиров чаще называет художников: Хуана Миро — от него эти навязчивые проволочные лабиринты, Жана Дюбюффе — от него эти страшноватые граффити по обшарпанным стенам, на фоне которых позируют балленовские персонажи. Еще называет Сэмюэла Беккета — за абсурд и черный юмор. Когда кот посажен в аквариум, из-под дивана торчат чьи-то ступни, а здоровенный детина зачем-то напялил детскую маску — это смешно или не очень, как бы спрашивает автор. И программирует всю цепочку зрительских реакций: смешно--странно--жутко. Иногда — жалко, но не это главное.
Выставка в Русском музее больше одноименного альбома "Далекая страна" ("Outland"), выпущенного в 2001-м издательством Phaidon: она включает фотографии разных серий, самые ранние из которых начала 1980-х. Под "далекой страной" обычно понимают Южную Африку, куда ньюйоркец Баллен уехал лет тридцать назад. Вначале снимал дома в небольших городках Северного Трансвааля, потом обитателей этих домов, потом обитателей большого города Йоханнесбурга, не находящих себе в нем места. Бедняков, маргиналов, преимущественно белых. Снимал бы черных — попал бы чего доброго в политические: как-никак времена апартеида. А так его с ходу зачислили в этнографы и социальщики. Вот она, настоящая Африка — с облезлыми стенами, висящей лианами электропроводкой, торчащим из матрасов поролоном, изношенными байковыми одеялами. Вот она, настоящая жизнь — люди без грима в домах без грима, жесткий антиглянец.
Сам Роджер Баллен свою карьеру рисует как движение от фотографа к художнику, от street photography в духе Уокера Эванса — чуть ли не к картине, просто написанной средствами черно-белой постановочной фотографии. Предлагает в "Брайане с любимым поросенком" видеть не аналогию "лицо и морда", а отношения предметов, игру пятен и фактур. И действительно, если в "Сержанте де Бруине" начала девяностых еще была видна Арбус, то в меланхолически-медитативном "Мусорщике с глобусом" конца девяностых видна живопись вообще и барочный жанр vanitas в частности, просто спрятано это так глубоко, что снимок легко принять чуть ли не за репортажный. А последние работы, собранные из людей, вещей, зверей, спутанных проводов, каракулей на стенах,— и вовсе чистые инсталляции, запечатленные на фото. И сейчас от фотографии если что и осталось, так это картье-брессоновский "решающий момент": когда загнанный в грязный угол, спрятавшийся за диваном малыш в съехавшей на бок маске вдруг открыл рот — и композиция сложилась. Чтобы обнажить психическую, а совсем не социальную природу этой жути, словно бы фотограф нацелился объективом прямо внутрь себя. Загадка в том, каким чудом его ночной кошмар становится ночным кошмаром зрителя.