Общество

31.12.2021, 10:20

Союз нарушимый

Год, когда не стало СССР

Тридцать лет назад не стало Советского Союза. Официально он прекратил свое существование в последние дни декабря 1991 года. Весь год “Ъ” вспоминал события, без которых, как говорит Леонид Парфенов, «нас почти невозможно представить и еще труднее понять». Теперь, оглядываясь сразу и на истекший год, и на прошедшее 30-летие, можно попытаться ответить себе на вопрос, почему они так важны — эти новости 30-летней давности.

Тридцать лет без СССР — почти половина того срока, который был отведен самому Союзу. Много всего помещается в 30 лет. Они разделили, например, открытие Николаем II первого заседания Государственной думы и начало Большого террора. Между революцией 1917 года и победой в войне с нацистской Германией прошло меньше 30 лет, и между расстрелом демонстрации в Новочеркасске и крушением СССР — тоже меньше. Многие из тех, кто родился после краха СССР, уже сами стали родителями. У тех, кто в сознательном возрасте встретил рубеж 1980–1990-х годов, события тех лет постепенно стираются из памяти.

Но без понимания случившегося с Советским Союзом довольно трудно сориентироваться в нынешней России — в ее устройстве, настроении, целях, ценностях, принимаемых решениях.

«Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца,— сказал в 2010 году Владимир Путин, на тот момент глава правительства.— А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, у того нет головы».

Чтобы разобраться в происходящем с сердцами и головами, в год 30-летия без СССР “Ъ” решил восстановить и напомнить своим читателям календарь 1991 года: перед вами 12 материалов о каждом из 12 месяцев.

Место для воспоминаний

Хотя этот проект за год работы над ним стал вполне авторским, это, конечно, не воспоминания. Свой 1991 год я встретил и проводил школьником: весной сдал экзамены и перешел в десятый класс. Мне исполнилось 14, родителям — 34, в июле мы были с ними в походе с лодками и палатками. В июне с дедом ходили в «Лужники» на финал Кубка СССР по футболу — 3:2 в пользу ЦСКА. Еще не была снесена под застройку наша старая дачная улица, мы с сестрой и двоюродным братом проводили на ней сиреневые вечера вместе с оравой друзей и подруг. Кухня на даче работала от привозного газа в баллонах, когда с его подвозом начались перебои, прямо посередине сада поставили импровизированную буржуйку, сваренную из листового железа в подсобном цеху научного института, где работала бабушка, и готовили на ней. Нам, детям, казалось, что это не дичь и явление упадка, а интересное летнее приключение. Но школа началась, считай, через неделю после попытки переворота в Москве — и там нам, конечно, было что и с кем обсудить.

Как советские граждане ехали летом на дачу, чтобы поесть зимой

Возможно, людям моего возраста повезло меньше, чем родившимся на десятилетие раньше,— они входили более взрослыми в новый, постсоветский мир, полный не только опасностей, но и возможностей. Зато по сравнению, например, с родителями мы, наверное, выиграли: на их плечи легла тяжесть перемен, многие из них сражались за выживание — в том числе и наше, пока мы росли.

Конец света с прекращением СССР не наступил — при всех переменах, в том числе и к худшему, вплоть до войн. Рутина в большинстве случаев амортизировала политические события: всем надо было отвести ребенка в школу, помочь пожилым родителям, заработать денег и где-то купить продукты.

Рутина, как подушка социальной безопасности, выручила или по крайней мере помогла преодолеть стресс миллионам людей в ситуации, когда небо буквально падало на землю и разрушались политические конструкции, которые казались вечными.

Советская рутина в течение сравнительно короткого времени сменилась на некоторую иную. Субъективно это часто было переменой к худшему (хотя и далеко не всегда). Но выживание тоже может быть рутиной. Время на размышления появилось значительно позже. А в 1991 году было не до этого — слишком многим на всех ступенях социальной лестницы пришлось плыть, чтобы не утонуть.

Отложим этот разговор

Было ли крушение СССР катастрофой? Об этом в России принято спорить, не вдаваясь в подробности. Одни убеждены, что катастрофа была, потому что произошла девальвация статуса государства, частью которого они привыкли быть. Другие пережили личную катастрофу. Третьи готовы признать определенные потери, но в общем уверены, что против логики истории не попрешь — умерло то, что было обречено. Наверное, и правда несколько странно тосковать по липам на улице Горького и газированной воде с сиропом, но забывать про очереди перед пустыми прилавками, отсутствие доступа к информации о происходящем в стране и мире, закрытые границы, самиздат, засекреченную историю террора, повсеместное присутствие Комитета государственной безопасности, тюрьму или психбольницу за инакомыслие. А также про все многослойные напластования советского абсурда типа невозможности купить пятилетней давности пластинку The Beatles иначе как записанной на рентгеновский снимок тетиной грудной клетки (об этом мне по счастью приходилось лишь слышать от старших).

Список советских неудобств, когда о нем ведут обиходный разговор, всегда разнокалиберный. С расстояния в 30 лет, из совершенно другой жизни, половина пунктов в нем кажутся чуть ли не милыми пустяками.

Список советских достоинств — примерно такой же: что-то хорошее в той жизни было — то ли ощущение относительной устроенности, мало-помалу возникшее к 1970-м, то ли газировка с сиропом.

Плохое вообще забывается быстрее, чем хорошее, даже если хорошего мало.

Едва ли катастрофичность 1991 года можно понять только с «геополитической» точки зрения. Изменение статуса страны не могло игнорироваться советскими людьми — их десятилетиями учили думать, что статус страны — это важно, это нечто, ради чего можно смириться со многим: от политики до быта. Но 1991 год многими воспринимается как катастрофа не столько из-за геополитических изменений, сколько из-за того, что они конвертировались в личную драму. Изменения к лучшему тоже вполне могли конвертироваться в личное счастье и старт карьеры, немыслимой при Советах, но происходило это, кажется, несколько реже. 1991 год открыл много возможностей, но в то же время сокрушил немало карьер, домохозяйств и просто представлений о справедливости.

Каково родиться и вырасти в паре сотен километров от ЧАЭС

Необязательно было нести прямой урон. Моему деду, полковнику инженерных войск, участнику ликвидации торфяных пожаров 1972 года и последствий аварии на Чернобыльской АЭС (1986), профессору кафедры защиты от оружия массового поражения, в 1991 году был 61 год. И он утратил смысл жизни, которая, как бы патетически это ни звучало, была связана со служением советскому государству. Мой отец в 1991 году должен был отказаться от защиты кандидатской диссертации в МВТУ имени Баумана и найти работу вне своей специальности, чтобы наша семья осталась на плаву и сохранила возможность покупать продукты и одежду. А ведь эти потери можно считать ничтожными по сравнению с потерями, понесенными миллионами людей в 1991 и последующие годы.

Возможно, фиксация на нелепых объектах советской ностальгии — это форма защитной реакции.

Избегание разговора о страшном: о почве, мгновенно ушедшей из-под ног у десятков миллионов людей, о крушении привычного обихода, исчезновении гарантий безопасности, о нищете, бессилии, бесправии, о бандитизме и войне, о беженцах, голоде, бездомных, о миллионе бед, о дезориентации, утрате представлений о будущем, справедливости и общем благе. Может быть, распад СССР и не величайшая катастрофа XX века, но это точно травма, пережитая миллионами людей. И тем важнее разобраться, был ли Советский Союз обречен.

Призрачная страна

За сохранение СССР в марте 1991 года проголосовало почти 150 млн человек — примерно 60% взрослых советских граждан. Если бы в декабре 1991 года хотя бы пятая часть этой массы вышла на улицы, все, возможно, сложилось бы иначе — но не вышел практически никто.

При этом в 2021 году, по данным ВЦИОМа, о распаде СССР сожалели 67% россиян. В 2016 году ВЦИОМ спросил россиян, как бы они голосовали на референдуме, если бы его провели вновь, и узнал, что 64% голосовали бы за СССР. К 2021 году этот показатель вырос до 73%.

Самим социологам почему-то кажется, что эти цифры говорят об иллюзорности ностальгии по СССР. Впрочем, эта ностальгия как минимум в течение первого постсоветского десятилетия была как бы не нормативна: допущение, что у СССР были варианты помимо крушения, автоматически отправляло допустившего в разряд маргиналов, врагов демократии, свободного рынка, прогресса и движения от нищей советской тирании к западным образцам всеобщего благосостояния.

Официальный дискурс начал меняться с начала 2000-х. В 2005 году президент Путин в послании Федеральному собранию назвал распад СССР величайшей геополитической катастрофой — и с тех пор его точка зрения не менялась: в 2018 году, выступая на медиафоруме ОНФ, он назвал «развал Советского Союза» событием, которое хотел бы предотвратить.

Фотогалерея

Референдум о сохранении СССР

Смотреть

Отметим, Владимир Путин не только относится к когорте российских руководителей, карьера которых едва ли была бы столь успешной, если бы СССР сохранился. Он фактически принадлежал к команде, которая открыто оппонировала советскому президенту Михаилу Горбачеву, пытавшемуся сохранить Союз. Нетрудно заметить, что Владимир Путин, не упуская случая проявить негативные эмоции по отношению к тем, кто виноват в развале СССР, никогда не конкретизирует.

На обывательском уровне россияне довольно часто называют Михаила Горбачева (как и Бориса Ельцина) среди тех, кто виноват в распаде СССР — например, в 2011 году среди основных виновников Горбачева называли 42% участников общероссийской выборки ВЦИОМа (37% считали, что Союз распался бы и при другом руководителе). Но Владимир Путин всегда соблюдает предельную корректность по отношению к Михаилу Горбачеву. Разногласий по вопросу об СССР у них нет: Горбачев осенью 2020 года заявил, что мир был бы «справедливее, безопаснее и стабильнее», если бы удалось сохранить СССР, но «радикалы и сепаратисты» после провала переворота в августе 1991 года «добили» его, «не думая о последствиях».

От участия к сожалению

Своеобразная инверсия — от фактического участия в событиях, итогом которых стал распад СССР, к сожалениям о его утрате — широко распространена. Например, помощник Михаила Горбачева Анатолий Черняев отмечал в 1991 году, что советский лидер «не раз говорил ему и другим своим товарищам: русские никому не простят "развала империи"». А спустя 30 лет почти буквально те же слова о русских и империи в интервью Виктору Лошаку для спецпроекта “Ъ” говорит председатель совета директоров Альфа-банка Петр Авен — в 1991 году советник, а затем министр внешнеэкономических связей в команде Бориса Ельцина.

В марте 2021 года политолог Алексей Макаркин опубликовал пост, в котором анализирует эту перемену в умонастроениях. Часть истеблишмента осознает факт утраты «могущественной державы, которую веками собирали предки» и свою роль в событиях: «Именно ты со своим интеллектом не защитил, не сберег, а, наоборот, в чем-то подтолкнул». «Такой тип людей не так уж и редок,— пишет Алексей Макаркин.— Российские либералы и западники… осуждавшие Сталина и аплодировавшие сносу Железного Феликса, исходили из того, что падение СССР — это неплохо. Потому что зашедший в тупик красный проект должен уступить место новому, условно белому, основанному на интеграции в цивилизованный мир (вспомним это некогда модное словосочетание) при трансформации Союза в нечто вроде конфедерации демократий, в которой Россия исторически, экономически, политически, культурно и как угодно просто призвана доминировать. Мягко и добро, цивилизованно и гуманно.

А когда выяснилось, что распад — это всерьез, никто на Западе не собирается признавать за Россией никаких сфер влияния, а элиты новых государств ощущают себя легитимным правящим классом в своих странах, независимых от Москвы, у этих людей произошел срыв, основанный на сильнейшем разочаровании.

Сама формулировка "цивилизованный мир" стала вызывать у них резкое отторжение. Америка из страны мечты стала предметом ненависти… Охранительные аргументы, от которых раньше отмахивались (не раскачивай лодку, не тронь страну, а то развалится), стали восприниматься как мудрость, которую вовремя не оценили» .

Советское прошлое при этом воспринимается не само по себе, а как условный антипод сложившегося положения вещей, которое раздражает нас уже постольку, поскольку это реальность, с которой мы ежедневно сталкиваемся. Был такой советский анекдот из поздних: усталые граждане приходят с работы домой, включают телевизор, видят традиционную заставку программы «Время». Дикторы читают приветствие: «Добрый вечер. Здравствуйте, товарищи. Президиум ЦК КПСС официально сообщает, что эксперимент, длившийся с 1917 года, завершен — добрый вечер, дамы и господа». Жизнь оказалась круче анекдота, но, судя по соцопросам, спустя 30 лет довольно многие были бы рады открыть утром браузер и узнать из новостей о завершении постсоветского эксперимента — особенно если бы при этом удалось сохранить текущий уровень потребления. И снова остается только дивиться, как быстро и буквально умеют воплощаться неосторожно сформулированные мечты.

Прошло как по писаному

Готовность соскочить в абсурд, избегая содержательной дискуссии, вероятно, может считаться одной из причин сравнительной скромности объема академических исследований, написанных в России по поводу исчезновения СССР. Но среди главных российских работ на эту тему — «Гибель империи: уроки для современной России» Егора Гайдара.

Можно не соглашаться с рядом высказанных автором позиций, в частности с постулатом об обреченности любых империй, но практически невозможно возразить гайдаровскому доказательству логичности краха советской экономики. Гайдар почти не касается истории советского террора, но демонстрирует картину разрушения советской деревни путем массированного изъятия ее ресурсов сначала для решения проблемы продовольственного снабжения городов, а затем для форсированной индустриализации. Для него принципиально, что со смертью Сталина из системы управления довольно быстро исчез страх — в том числе по причине категорического нежелания советских элит подвергаться новым волнам насильственной ротации (привет адептам реконструкции элементов советского режима). При этом приоритеты не изменились: ставка делалась на индустрию, попытки деколлективизации не предпринимались, хотя до второй половины 1950-х для них, по мнению Гайдара, еще сохранялся ресурс. Вместо этого время и силы тратились на рискованные экстенсивные проекты освоения целины и развития мелиорации, которые забрали последние человеческие ресурсы из районов традиционного землепользования. Одновременно СССР пытался нарастить помощь восточноевропейским сателлитам и сохранить позиции экспортера зерна. К началу 1960-х стало очевидно, что все эти задачи одновременно не решить. В 1962 году СССР вынужден был свернуть продовольственную помощь Восточной Европе и приступить к закупкам зерна за границей.

Интервью Виктора Лошака о том, что мы унаследовали от СССР

Советское правительство провело крайне непопулярное повышение розничных цен, обещая, что это устранит дефицит товаров потребления, в том числе продуктов. Но повышение цен повлекло среди прочего волнения в Новочеркасске, во время которых коммунисты выяснили: в критической ситуации армия и милиция не обязательно будут на их стороне. Связанный с этим страх на долгие годы сделал любые маневры с ценами исключительной мерой.

В середине 1960-х союзное руководство пытается запустить ряд преобразований, направленных на увеличение рыночной самостоятельности предприятий. Но последовательно придерживаться этого курса не стали — в том числе потому, что нашли другие ресурсы для поддержания импорта: нефть и газ Западной Сибири. На растущем экспорте сырья было основано относительное благополучие времен Леонида Брежнева.

Но в середине 1980-х Союз оказался в буквальном смысле у разбитого корыта: после десятилетий экстенсивной добычи углеводородов ее стоимость многократно возросла, значительную часть оборудования приходилось покупать на Западе, а цены на нефть оказались обрушены мировым кризисом.

Существенных резервов в золоте и валюте для оплаты импорта у СССР не было, а спасать свой аграрный сектор оказалось поздно. Перед правительством встала проблема обеспечения страны продуктами, однажды уже разрушившая Российскую Империю. Но теперь решить ее так, как в 1920-х и 1930-х, было невозможно: все, что можно было изъять из советской деревни, уже изъято. К началу 1990-х советская власть не в состоянии платить по иностранным кредитам и начинает агонизировать.

Матрешка разобрана

Но кроме экономического капкана есть и второй — территориальное устройство Советского Союза.

СССР был специфической «империей наций». В его основе лежала сделка, заключенная большевиками с частью отпавших во время первого коллапса империи национальных окраин. Окраины возвращались в состав государства на условиях национально-территориальной автономии. Как только советское правительство почувствовало себя достаточно сильным, оно параллельно с условно федеративной структурой сформировало и укрепило вертикально интегрированные машины партии и госбезопасности, делающие федерализм фиктивным.

В части так называемой национальной политики советская власть допускала «люфт»: курс то на «коренизацию», то на русификацию, часть народов то депортируют, то реабилитируют.

Но главные лозунги неизменны: в отличие от царской России, Советский Союз не тюрьма народов, народы в его составе получают право не только на полноценное политическое развитие, а союзные республики — на выход из состава СССР. У России при этом странный статус: она и сердцевина союзного государства, и главный донор, и наименее привилегированный участник.

Как большевики и турки делили Закавказье

Добровольность вхождения в состав Союза таких образований, как Закавказская СФСР, состоявшая из по отдельности оккупированных Красной армией мусаватистского Азербайджана, дашнакской Армении и меньшевистской Грузии, изначально под вопросом. Еще одна часть Союза — территории, присоединенные в результате предвоенного компромисса с нацистами, а также по итогу Второй мировой войны: Эстония, Латвия, Литва, Западная Белоруссия, Западная Украина и как минимум часть Молдавии. Но, подчас жестоко подавляя местные националистические движения, Советский Союз везде (кроме России) вкладывает ресурсы в поддержку и развитие своей, «правильной» версии национальных проектов. Поддерживаются национальные языки, полный комплект политической символики, воспитывается и получает образование национальный истеблишмент. Неудивительно, что в итоге эти национальные очаги, первоначально скорее нарисованные на холсте, как в сказке про Буратино, начали функционировать.

А затем способность центра поддерживать учрежденный им квазифедеративный дизайн и спрятанный за ним силовой контур растаяла буквально на глазах. Национальные политические субъекты в голос заявили о своих правах. Советская власть некоторое время пыталась усидеть одновременно на всех мулах советского федерализма, поддерживая автономии, входящие в состав союзных республик, против самих республик, но мулы в конце концов сбросили седока: «империя наций» закономерно вырастила своих могильщиков.

«Все говорят, что мы вместе»

Была ли у Советского Союза гражданская платформа — основание, на котором он мог устоять в период экономического кризиса и парада суверенитетов? Референдум 17 марта 1991 года (и шлейф, который он и спустя 30 лет оставляет в социологических опросах) как будто бы говорит о том, что такая платформа была. Но отсутствие попыток отстоять эту платформу, когда пришло время, то есть под конец 1991 года, заставляет в этом усомниться. Может быть, мартовский референдум оказался формальностью в большей степени, чем могло показаться его организаторам, да и участникам. А может, сработала группа факторов: по отдельности их, может, и можно было бы игнорировать, а вместе сломали спину верблюда. Многолетний и основанный на повседневном опыте скепсис мог полностью обесценить вроде бы разделяемые всеми лозунги. Сомнения могли многим затруднить ответ на вопрос о том, есть ли такие жизненные интересы, реализовать которые гражданам удобнее всего совместными усилиями в составе единой страны.

Как советская гигантомания влияла на экономику

Ответ на этот вопрос требует гражданского опыта, убежденности, что от политического выбора каждого зависит общая судьба и общее благо, высокой осведомленности о том, в каком состоянии общество, страна и окружающий ее мир. Несмотря на успехи гласности и новое внешнеполитическое мышление, в СССР к началу 1991 года мало кто мог этим похвастать. Советский Союз оставался очень закрытым. Несмотря на тревожные соцопросы и унылые данные Госкомстата, политическая машина катилась по инерции, и изнутри ее, да и снаружи, казалось, что так будет еще долго. Никто в мире не поверил бы в январе 1991 года, что до полной остановки этой машины всего 12 месяцев.

СССР занимал площадь в 22 400 000 квадратных километров, на его территории проживало около 290 млн человек, по итогу XII пятилетки он находился на втором месте в мире по объему ВВП (правда, по ВВП на душу населения — $9211 — только на 31-м месте, причем в 1991 году советский ВВП показал отрицательный рост). Советские вооруженные силы, казалось, надежно предохраняли страну от любых нежелательных изменений. При этом во главе ее стоял сравнительно молодой лидер (Михаилу Горбачеву в 1991 году исполнилось 60), которому удалось добиться снижения напряженности Холодной войны и установить небывалые дружеские отношения с западными партнерами.

Но оказалось, что все это ровно ничего не стоит.

В 1991 году СССР обнаружил нехватку не только в деньгах и инструментах регулирования экономики, но и в адекватности своей политической системы интересам граждан.

В каждой следующей точке у каждого из ключевых игроков было не так уж много вариантов. Возможно, Горбачев, к началу 1991 года пришедший к мысли о необходимости «закрутить гайки», мог бы делать это решительнее, но тогда он еще до наступления весны остался бы без надежд на финансовую помощь Запада. Если бы не выступил ГКЧП, главным событием августа стало бы подписание договора девяти республик, включая Украину, об обновленном Союзе — но союзные силовики и консерваторы на высших постах оставались бы ружьем на сцене, которое едва ли могло не выстрелить. У ГКЧП могло и получиться, если бы не личные качества Ельцина и его оппонентов — но это снова оставило бы страну без внешней помощи. Если бы Ельцин осенью бросил все силы на то, чтобы уговорить Украину остаться, могло бы не потребоваться Беловежское соглашение — но Ельцину необходимо было начинать экономическую реформу, а этому мешало союзное руководство. А в итоге просто не стало тех, кто был бы заинтересован в продолжении Союза. Он оказался страной без граждан. И перестал существовать.

Все только начинается

Сразу после 1991 года было принято считать, что СССР распался «благополучно»: Запад вышел из Холодной войны, избежав ядерного кризиса, который мог быть связан с дезинтеграцией Союза; число уже имевшихся на советской территории конфликтов почти не выросло; волна экономических мигрантов не захлестнула окружающий мир; пространство Северной Евразии перешло под контроль относительно предсказуемых режимов.

Но историки империй, например Доминик Ливен, обращали внимание на временной лаг между распадом империи и началом опасных политических процессов на ее бывшей территории. В 1991 году едва ли кто-то мог представить полномасштабные войны между Россией и соседними постсоветскими странами, но как минимум две такие войны уже стали частью истории постсоветского пространства — или длящейся истории распада СССР.

Воспоминание о 1991 годе помогает еще раз задуматься, перестала ли Россия после коллапса СССР быть империей — в значении политической системы, включающей в себя ряд гетерогенных субъектов, для каждого из которых подбирается свой метод и режим управления. Ответ на этот вопрос скорее отрицательный.

Тридцать лет назад казалось, что финишной точкой процесса распада СССР должно стать формирование ряда национальных государств, возможно связанных между собой необременительными взаимовыгодными узами. Но идиллия не состоялась, и недовольных сложившимся на постсоветском пространстве положением вещей более чем достаточно. Причем не только на территориях со спорным, непризнанным, частично признанным или не до конца урегулированным статусом: граждане России, судя по тем же соцопросам, тоже совсем не уверены, что итог 1991 года полностью их устраивает.

Фотогалерея

Как в СССР началась перестройка

Смотреть

Ставки растут — в том числе в связи с тем, что российский политический класс рассматривает большую часть постсоветского пространства как зону своих приоритетных геополитических интересов. Это в ряде случаев вызывает противодействие элит соседних стран, которые пытаются находить других внешнеполитических «патронов», увеличивая этим раздражение Москвы и повышая уровень ее противостояния с Западом. Как отмечал политолог Глеб Павловский, неформальная сделка Запада с Россией после исчезновения Союза содержала противоречие: Россия одновременно и должна, и не должна была остаться военной и политической силой, отвечающей за безопасность в постсоветской Северной Евразии. Спустя 30 лет Россия пытается быть такой силой, а ее оппоненты не согласны признать ее таковой.

Пока не видно обстоятельств, благодаря которым риски эскалации могут быть снижены. Затрагивать они, очевидно, могут не только соседей России, но и ее саму. Несмотря на все более заметные экономические проблемы, связанные в том числе и с санкциями, Россия обладает устойчивой политической системой — возможно, самой крепкой на постсоветском пространстве, за исключением разве что Балтии, достигшей нынешнего статуса благодаря быстрой евроинтеграции. Но риски, связанные с дефицитом гражданской лояльности и адекватности политической системы интересам граждан, не только сохраняются, но растут. Опыт 1991 года нуждается в изучении как минимум для того, чтобы избежать хождения по так и не убранным с тех пор граблям.

Увы, «черные лебеди» не менее склонны к внезапному появлению, чем 30 лет назад. И не факт, что Россия при их появлении окажется устойчивее в экономическом, социальном и политическом смысле, чем ее не слишком удачливый предшественник, Союз Советских Социалистических Республик.

Осталось лишь добавить, что этот проект не был бы возможен без доступа к архиву издательского дома «Коммерсантъ», содержащего электронные версии почти всех материалов выходившего в 1991 году делового еженедельника “Ъ”. Автор глубоко признателен всем авторам и редакторам, работавшим в “Ъ” в 1991 году, а также до и после. “Ъ” отражал и продолжает отражать историю России и давно и заслуженно сам стал ее частью.