Проблема отцовства — центральная в творчестве Владимира Машкова. Неприхотливый режиссерский дебют актера назывался "Сирота казанская": в нем сразу три папика, измученных воспоминаниями о давнем курортном романе, претендовали на роль отца главной героини. Его второй фильм вполне мог бы называться "Сирота тульчинская". Именно из этого местечка отправился накануне войны покорять Москву, вычеркнув из памяти непутевого папашу, гешефтмахера, пьяницу и драчуна, юный скрипач, герой пьесы Александра Галича "Матросская тишина". Пьесы запредельно наивной, безусловно благородной и непристойно душещипательной. Слезы наворачиваются, когда к мечущемуся в бреду, тяжело раненному сыну приходит расстрелянный при ликвидации тульчинского гетто отец и кротко прощает воровство из заветного альбома с открытками изображения Булонского леса. Увы, для того чтобы снять фильм, одних добрых чувств недостаточно, хотя желание режиссера решить ко всеобщему удовольствию кровавые национальные проблемы, пусть и 70-летней давности, достойно всяческого уважения. Беда в том, что, делая ретро, Владимир Машков не в силах выйти за рамки наработанного, навязшего в зубах круга клише. Московское метро, повергающее в трепет Абрама-папу, и въезжающий в тюремный двор "черный ворон", загримированный под хлебовозку. Маскулинная однокурсница, пафосно декламирующая стихи а-ля Павел Коган, и усталый начальник санитарного поезда. Издерганный сомнениями в правоте "большого террора" орденоносный завхоз консерваторской общаги и вернувшийся в родной Тульчин мечтатель, сомневающийся, что побывал в "настоящем" Иерусалиме. Изумительно свойство правдивых и трогательных в своей основе стереотипов создавать при сложении и умножении ощущение колоссальной общей неправды. Это же относится и к национальному колориту сюжета. Владимир Машков сумел избежать местечковости в духе "7.40", бытописуя Тульчин, но чудовищно прокололся впоследствии. Эпизод с Абрамом, теряющим на платформе московского вокзала и на эскалаторе метро здоровенные чесночины из авоськи,— образец такой солидарности с еврейством, которую не отличить от антисемитского фольклора. У Галича отец, между прочим, вез сыну сливы, а никакой не юдофобский чеснок.
"Романс Х" (Romance, 1998, CP-Digital)
В книге "Где моя страна, чувак?" Майкл Мур учит читателей склонять на свою сторону консервативных оппонентов: надо, дескать, признаваться в том, что и сам согласен далеко не со всеми крайностями феминизма, экологизма или вегетарианства. "Романс Х" снят Катрин Брейа словно специально для того, чтобы любому умному борцу за права женщин было что скинуть в качестве дурацкого балласта с корабля своих принципов. Беда в том, что история напряженной личной жизни сексуально не удовлетворенной мужем-нарциссом школьной учительницы прежде всего бесповоротно глупа. И сводится в итоге к сексофашистской формуле "бабе нужна твердая мужская рука". И не только рука. Хрупкая Каролин Дюсе проходит краткий курс бандажа под руководством лысого интеллектуала, поклонника маркиза де Сада, отправляет к праотцам несостоятельного супруга и обретает свое женское "я" в объятиях идеального самца, сыгранного итальянской порнозвездой Рокко Сиффреди. Сексуальная смелость фильма сильно преувеличена. На премьере фильма в Париже в самый "откровенный" момент раздался восхищенный вопль сидевшей рядом со мной зрительницы: "Как убедительно она сосет свой палец!" Впрочем, ничем конкретным не подтвержденное желание создать иллюзию собственной порнографической смелости — родовая болезнь парижских интеллектуалов.
