премьера театр
Вчера "Современник" открыл новую камерную площадку театра премьерой спектакля "Шинель" в постановке Валерия Фокина. Роль Башмачкина в нем сыграла Марина Неелова. Узнать блистательную актрису пыталась МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
Московский "Современник" вновь решил идти в ногу со временем. В прошлом году Галина Волчек рискнула пустить на свою сцену молодых режиссеров Кирилла Серебренникова и Нину Чусову и не прогадала: их спектакли "Сладкоголосая птица юности" и "Гроза" с участием звезд разных поколений — Марины Нееловой и Чулпан Хаматовой — вдохнули в эти стены новую жизнь, привлекли новую публику и вернули "Современник" в ряды театральных ньюсмейкеров. После такого успеха театр твердо взял курс на современную режиссуру: открытая вчера в здании на Чистых прудах новая площадка под названием "Другая сцена", по словам Галины Волчек, была специально задумана для осуществления экспериментальных проектов. Насколько далеко театр готов зайти в своих экспериментах, можно судить уже по его ближайшим планам: следующей премьерой будет "Голая пионерка" Михаила Кононова в постановке Кирилла Серебренникова с участием Чулпан Хаматовой, а на основной площадке скандально известный украинец Андрей Жолдак поставит спектакль для самой Галины Борисовны Волчек (см. вчерашний Ъ)
В этом ряду открывшая новую сцену фокинская "Шинель" выглядит просто академической репертуарной строкой. Но только на первый взгляд. Отправляясь на спектакль, вы можете смело забыть о своих прежних представлениях. Для Валерия Фокина "Шинель" — это вовсе не то, откуда вышла вся гуманистическая русская литература с ее вечной жалостью к маленькому человеку. Его "Шинель" принадлежит совершенно другому, фантастическому миру. Его Акакий Акакиевич Башмачкин — это не вечный титулярный советник, не убогий переписчик, не способный переменить глаголы из первого лица в третье, это даже не мужчина, а какое-то странное существо среднего рода.
Для создания такого фантастического образа режиссеру нужен был актер невероятно гибкий и пластичный не только в физическом, но и в психологическом плане. Такого универсального актера, вернее, актрису режиссер нашел в Марине Нееловой. Когда на сцене появляется это корявое, угловатое существо с редкими спутанными клоками волос на лысой голове, зрители безуспешно стараются угадать в нем хоть какие-нибудь знакомые черты блестящей примы "Современника". Напрасно. Марины Нееловой тут нет. Кажется, она физически превратилась, переплавилась в своего героя. Сомнамбулические, осторожные и вместе с тем неловкие стариковские движения и тонкий, жалобный, дребезжащий голосок. Поскольку текста в спектакле почти нет (немногочисленные фразы Башмачкина, состоящие в основном из предлогов, наречий и других частиц, которые решительно не имеют никакого значения, служат скорее речевой или даже звуковой характеристикой персонажа), роль Марины Нееловой практически превращается в пантомиму. Но пантомиму поистине завораживающую. Ее Башмачкин уютно устроился в своей старой гигантской шинели, как в домике: копошится там с карманным фонариком, справляет нужду, устраивается на ночлег.
Но когда в его жизни появляется новая шинель (в отличие от старой она одушевлена и живет своей собственной жизнью, как гоголевский Нос), с ней у героя складываются другие, почти любовные отношения: Башмачкин поначалу робеет своей новой подруги жизни, но в конце концов бросается в ее объятия, как в сладкий, пьянящий омут.
Всех остальных персонажей повести — портного Петровича, чиновников департамента, грабителей и Значительное лицо — Валерий Фокин превратил в тени и голоса, живущие по ту сторону полупрозрачного задника-экрана. Особенно удачно вышла гигантская тень голой пятки портного и его швейной машинки, выстукивающей страшную цену за обновку: полтораста-полтораста. Ведь для Башмачкина все эти люди не более чем призраки. В его мире не существует никого, кроме шинели, поэтому после потери возлюбленной ему не остается ничего другого — только лечь и, испустив жуткий вопль, умереть.
Гоголевский текст "И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его никогда и не было" произносится где-то за сценой с интонацией священника, отпевающего покойника. Валерий Фокин не стал рассказывать фантастическое окончание истории про бродячего мертвеца, сдирающего по ночам с чиновников шинели.
Может быть, потому, что его герой с самого начала был фантомом, призраком, порождением нездоровой петербургской среды. Так что когда на аплодисменты зала никто так и не вышел, зрители покидали театр в сомнениях: действительно ли они смотрели спектакль или это был коллективный гипноз?