Консенсус о необходимости предотвращения и смягчения последствий глобального изменения климата достигнут, однако нет согласия в том, как это финансировать. Перспективные проекты нуждаются в капитале, но многие из них отличаются высокими рисками и неопределенной доходностью. Участники рынка предлагают различные нестандартные способы решения этих проблем. Среди них — скорейшее создание локальных и глобального углеродных рынков, привязанные к устойчивости облигации и деление рисков проектов между несколькими участниками, что потребует политической воли.
Фото: Александр Манзюк, Коммерсантъ
Фото: Александр Манзюк, Коммерсантъ
К сегодняшнему дню история о всемирной декарбонизации свелась к вопросу о том, кто за нее заплатит. По оценкам Всемирного экономического форума (ВЭФ), до 2050 года миру потребуется около $50 трлн, чтобы достичь углеродной нейтральности. Несмотря на то что большая часть негативных последствий изменений климата придется как раз на страны «глобального Юга», многие из них не готовы принести текущий экономический рост и уровень жизни населения в жертву борьбе с изменением климата (даже если это и подорвет экономический рост и благосостояние в будущем).
Вопрос финансов вызывает разлад даже лагере, казалось бы, союзников в повестке мировой декарбонизации. В 2009 году в Копенгагене развитые страны пообещали развивающимся ежегодно до 2020-го предоставлять не менее $100 млрд на климатические проекты. На СОР26 в ноябре текущего года каждая вторая речь начиналась либо с извинений за невыполнение этого обещания (если выступавший был от развитой страны), либо с обвинения в его невыполнении (если страна была развивающаяся): к 2020 году удалось довести финансирование то ли до $79,6 млрд (на этой цифре настаивает ОЭСР), то ли до $10 млрд (если считать не кредиты, а только безвозвратные гранты, на чем настаивает пул развивающихся стран во главе с Индией).
Таким образом, вопрос декарбонизации мировой экономики, о необходимости которой, кажется, достигнут мировой консенсус, напрямую зависит от того, будут ли найдены приемлемые формы ее финансирования. Рынок «зеленых» финансов в мире на сентябрь текущего года достиг, по данным Morningstar, $3,9 трлн, а за год он увеличится, по оценке аналитиков, на $740 млрд. Это много, и эта цифра будет расти, но явно недостаточно для того, чтобы достигнуть всех поставленных целей. В первую очередь потому, что существующий рынок «зеленых» финансов доступен для коммерчески эффективных проектов, способных не только достичь климатического эффекта, но и получить прибыль. Но не все необходимые к реализации проекты отвечают этому критерию. Поэтому в процесс необходимо вовлечь государства, банки развития и другие институты. Поиску новых форматов финансирования посвящено исследование, подготовленное в октябре ВЭФом и компанией Oliver Wyman «Финансирование перехода к углеродной нейтральности» (Financing the transition to a net-zero future).
Авторы констатируют серьезную нехватку финансовых ресурсов для перехода мировой экономики к низкоуглеродному развитию. Хотя с 2010 по 2020 год объем накопленных инвестиций, к примеру, в технологии и промышленность, связанные с энергопереходом, вырос с $235 млрд до $500 млрд, до 2030 года этот показатель, по оценке Международного энергетического агентства, должен утроиться, чтобы все взятые обязательства были выполнены. Самая трудная задача — «озеленение» тяжелой промышленности и наиболее грязных видов транспорта (авиа, морские и автомобильные перевозки). Они ответственны, по данным ВЭФа, за 25% мировых выбросов, а к 2050 году эта доля может достигнуть 50%, потому что декарбонизация здесь идет медленнее всего в силу дороговизны.
В исследовании ВЭФа обозначены и ключевые проблемы, стоящие на пути финансирования технологий декарбонизации и энергоперехода. Первая — недостаток проектов, достаточно хорошо структурированных и подготовленных для коммерческого финансирования. Вторая — политические риски, связанные с возможной отменой или ослаблением поддерживающих энергопереход и декарбонизацию мер в случае смены власти. Третья — слишком высокие относительно доходности риски, не совместимые с риск-профилем банков, способных обеспечить финансирование. Четвертая — слишком короткие сроки (пять-семь лет), на которые коммерческие банки готовы кредитовать проекты.
Для преодоления этих барьеров авторы доклада предлагают создавать сложные многоуровневые синдикаты — «сотрудничество экосистем». В них риски разных этапов проектов делятся между участниками с разными риск-профилями (банками, инвесторами, фондами и другими) при поддержке страховых компаний и долгосрочной госполитики, с которой согласны все политические силы. Особенно важно сотрудничество на первом этапе, когда уровень неопределенности выше всего. Роль координатора должны взять на себя банки развития, лучше всего приспособленные для таких сложно структурированных проектов со множеством участников.
Первый зампред—член правления ВЭБ.РФ Алексей Мирошниченко считает, что предложенная в докладе схема напоминает синдикаты фабрики проектного финансирования, которая существует на базе банка развития с 2017 года. «Наша фабрика позволяет собрать для проекта объединение кредиторов с разными целевыми профилями риска, при котором мы берем на себя самый трудный начальный, инвестиционный этап, когда проект только строится, не создает денежного потока и существуют большие риски задержки сроков, превышения бюджета вместе с невыходом проекта на целевые экономические показатели. Это классическая модель работы института развития,— полагает он.— Теоретически по такой же схеме могла бы быть создана "фабрика зеленого финансирования", направленная на объединение усилий всех заинтересованных в декарбонизации и энергопереходе игроков».
Эксперты ВЭФа и Oliver Wyman указывают и на другие вспомогательные меры. Среди них — искусственное создание спроса через изменения нормативной базы, например путем создания стандартов и запрета использования материалов и топлива с высоким углеродным следом. Другая возможная мера — гарантирование спроса государственных и муниципальных органов. Эффективными могут быть госгарантии по кредитам для подобных технологий и все виды «смешанных финансов», которые предполагают вовлечение филантропических организаций и импакт-инвесторов в начальные стадии финансирования, когда риски наиболее велики.
Необходимо уделить внимание и диалогу с обществом: выстраиванию ясных целей, способных создать необходимое давление на бизнес и поддержку со стороны граждан. Рекомендуется формировать консенсус с помощью открытых, четких планов действий, обозначающих этапы и эффекты преобразований с акцентом на позитивных социально-экономических результатах. Политика должна быть плавной и ни в коем случае не вести к резкому отключению существующих мощностей в «грязных» индустриях, так как это способно разозлить людей и подорвать общественную поддержку.
Другие два важнейших финансовых вопроса, возникающих при обсуждении затрат на декарбонизацию,— разумно ли существенно увеличивать госрасходы в этой области за счет увеличения долга и какой должна быть цена тонны углерода, чтобы стимулировать предприятия к декарбонизации, не доводя их до убытков и закрытия.
На эти вопросы отвечает развернутое исследование Всемирного банка (ВБ) «Фискальная политика для устойчивого восстановления и "зеленой" трансформации» (Fiscal policies for a sustainable recovery and a green transformation). В нем приводятся данные о существенном увеличении средней долговой нагрузки в мире в 2020 году: со 104% до 120% к ВВП в развитых странах и с 55% до 64% — в развивающихся. В исследовании обнаруживается, что финансирование проектов в области устойчивого развития выпуском нового госдолга повышает устойчивость (и финансовую, и экологическую) всего госдолга за счет снижения долгосрочных экологических рисков.
Вопрос установления эффективной цены на углерод ВБ видится довольно сложным. Сейчас цены на тонну выбросов в странах, которые применяют такую политику, варьируются от $2 до $70–80 за тонну. Цена тонны СO2 в России, установленная в рамках Сахалинского эксперимента, находится ближе к нижней границе диапазона, а граничащий с ней ЕС — к верхней. Опрос Reuters, проведенный в октябре среди экономистов, занимающихся климатической политикой, показывает: чтобы достичь углеродной нейтральности к 2050 году, среднемировая цена тонны СО2 уже сейчас должна составлять около $100. Это позволит создать достаточное, но не избыточное давление на бизнес, чтобы тот быстрее переходил к новым технологиям.
По подсчетам же специалистов ВБ, если придерживаться политики постепенного повышения цены, то к 2030 году развитые страны должны установить для себя цену порядка $300, а в преддверии 2050-го — $700 за тонну. Важно уточнить: эта модель предполагает, что создание рынка торговли квотами будет единственной мерой. Авторы расчетов, указывая на нереальность такой цены, выступают за дополнительные к установлению цены меры господдержки путем наращивания «зеленого» госдолга. Иначе, по их мнению, «восстановление экономики после пандемии будет серьезно замедлено».
«С точки зрения общего благосостояния самый эффективный способ сократить выбросы — это ввести цену на углерод,— убежден завлабораторией экономики изменения климата ВШЭ Игорь Макаров.— Она хороша тем, что создает бизнесу стимулы сокращать выбросы теми способами и в тех отраслях, где это дешевле всего, одновременно перераспределяя ресурсы от более углеродоемких и менее эффективных отраслей и компаний к тем, которые более эффективны и соответствуют меняющемуся глобальному ландшафту».
Однако, полагает эксперт, введение цены на углерод в несколько десятков долларов невозможно в рамках действующей фискальной системы. Неизбежное повышение цен на электроэнергию и тепло ударит по наиболее уязвимым гражданам, а рост издержек производства — по конкурентоспособности бизнеса. Поэтому цена на углерод может вводиться постепенно как часть пакета госполитики и сопровождаться сокращением других налогов (в том числе энергетических), поддержкой новых точек роста, переподготовкой кадров в углеродоемких отраслях и зависящих от них регионах, помощью уязвимым группам населения. «Запустить такой пакет реформ — сложнейшая задача, требующая значительной политической воли»,— заключает господин Макаров.