выставка живопись
В Государственной Третьяковской галерее (на Крымском валу) открылась ретроспектива Эдуарда Штейнберга, ныне живущего во Франции нонконформиста-шестидесятника, развивающего эстетику идеи русского супрематизма. О том, можно ли сохранить верность идеям Казимира Малевича в современном искусстве, размышляет ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Эдуард Штейнберг, по праву считающийся одним из авторитетнейших мастеров нонконформистского искусства, никогда не получал художественного образования. Да и в каком советском художественном вузе в то время можно было выучиться абстракционизму? Искусству Эдуард Штейнберг учился у своего отца — поэта, переводчика и художника, выпускника легендарного ВХУТЕМАСа. Традиция русского авангарда для художника была не столько фактом истории искусств, сколько семейным преданием, передаваемым, как тайное знание, из уст в уста.
Эта апокрифическая природа самого знания о русском авангарде, в советское время тщательно вымаранном из истории искусства, отчасти объясняет тот факт, что Эдуард Штейнберг мог заниматься в 1970-е годы супрематической абстракцией, не чувствуя себя эпигоном, что было возможно разве что в весьма своеобразных условиях советского андерграунда. В любой другой ситуации художник, решающий эстетические задачи, поставленные полвека назад, мог быть либо салонным стилизатором, либо намеренно анахроничным и неизбежно ироническим постмодернистом. Но Эдуард Штейнберг вроде бы не играет в малевичевский супрематизм, как в кубики, а вступает с мессией русского авангарда в философский диспут. Сам художник описывал свою программу как синтез супрематических форм и "мистических идей русского символизма 10-х годов" — еще одной катакомбной доктрины шестидесятнического подполья.
Трудно сказать, является ли это прямым следствием синтеза с русским символизмом, но супрематическая абстракция у Эдуарда Штейнберга претерпевает на первый взгляд малозаметные, но существенные мутации. Художник-шестидесятник отказывается видеть в пересечении линий простую геометрическую форму и обязательно усматривает в ней христианский крест. Но и сам этот слегка покосившийся крест уже не хочет быть религиозным символом, а обязательно предполагает погост, вслед за которым в абстрактное полотно просачиваются избы, вороны, силуэты баб в платках и мужичков в картузах. Работы Эдуарда Штейнберга принято сравнивать с поздней "крестьянской серией" Казимира Малевича. Но если великий супрематист развоплощает фигуративность, заставляя увидеть в опознаваемом изображении надмирную и бесплотную геометрию, то Штейнберг, напротив, наделяет свои вроде бы плоскостные композиции едва заметным объемом и смутно узнаваемой вещественностью. Самые что ни на есть супрематические прямоугольники, линии и полукружья нет-нет да и напомнят то палитру художника, то какие-то школьные линейки, рейсшины и транспортиры. Супрематизм оборачивается каким-то, прости господи, сюрреализмом.
А на одной из картин возникает и вовсе не абстрактная лопата, которая, судя по всему, отсылает уже не к Малевичу, а к другому, куда более близкому оппоненту Эдуарда Штейнберга — Илье Кабакову, некогда включившему этот вполне реальный предмет в одно из своих ныне классических произведений. О Кабакове, а не о русском авангарде напоминают и надписи-реплики. Только если Илья Кабаков исписывал холсты каким-то коммунальным бубнежом про кипящие чайники, то Эдуард Штейнберг нарушает молчание картины лишь по крайне уважительным поводам и пишет что-нибудь вроде слов "небо" или "когда она умерла?". А когда в 1998 году Эдуард Штейнберг рисует абстрактную композицию, озаглавленную "Впечатления от посещения выставки Рене Магритта", его, видимо, интересует не столь академическая материя, как диалог абстракционизма с сюрреализмом, а новая аргументация в полемике с тем же Кабаковым, в свое время явно вдохновлявшимся творчеством бельгийского сюрреалиста.
Впрочем, и мистические диспуты с Казимиром Малевичем, и полемика с концептуализмом Ильи Кабакова московского периода сегодня в равной степени кажутся сугубо академическими материями. Так что в картинах Эдуарда Штейнберга, наверное, лучше всего оценивать не идеологию, а, например, композицию и прочие формальные, но от того не менее значимые достоинства. И выставка в Третьяковской галерее лишь доказывает, что время споров о Малевиче ли, Кабакове ли и вот теперь о Штейнберге — уже прошло.