Голландцы пошутили в Петербурге

В Театре музыкальной комедии на международном фестивале Dance Open (о его открытии см. “Ъ” от 11 ноября) выступила нидерландская компания Introdans с программой из трех одноактных балетов. Рассказывает Татьяна Кузнецова.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Introdans — труппа, созданная Тоном Виггерсом почти полвека назад для ознакомления широких масс с искусством балета/танца, что и отражено в ее названии: introduction+dans. В России эта беспрестанно гастролирующая компания известна мало — она приезжала в Москву в далеком 2003 году с патриотичной программой нидерландских хореографов. На сей раз труппа привезла репертуар куда более разнообразный: хореографов с мировыми именами и постановки, проверенные временем и успехом. Тем не менее две из них оказались российскими премьерами, третья — новинкой для Петербурга: в Москве «Kaash» Акрама Хана включен в репертуар Музтеатра Станиславского.

«Kaash» (2002) — первая крупная постановка Хана, лондонца с бангладешскими корнями, заставившая мир признать рождение нового хореографа и оценить самобытность его стиля. Это амбициозная попытка станцевать не менее как мироздание с его вечными оппозициями порядка и хаоса, ритуала и спонтанности, личности и общности, Востока и Запада. Три танцовщицы и два танцовщика в длинных черных юбках, сплетая вращения и движения рук старинного катхака с современными «волнами» тел, растяжками и прыжками, циклично варьировали базовые комбинации под суггестивный ритм этнических барабанов и вторящую им человеческую скороговорку. Возбужденно-лирические монологи возникали и тонули в напряженном трансе общего танца на фоне черно-серого прямоугольника, вписанного сценографом Анишем Капуром в мерцающий задник. Знаменитое финальное «соло спины» в исполнении прекрасного Джузеппе Калабрезе завершало спектакль пронзительной темой человеческой уязвимости.

Десятиминутная «Прогулка» (2000) американца Роберта Баттла, нынешнего руководителя Театра Алвина Эйли, представляла столь резкий контраст с «Kaash», что переключиться на эту сатирическую зарисовку человеческих типов и отношений удалось не сразу: казалось, что за гротескными почесываниями, подергиваниями, пробежками на четвереньках кроется что-то глобально-обличительное, оруэлловское. Но все же дальше пластических сопоставлений с животными дело не пошло. Под брутально-синкопированную музыку Джона Маки, прорезанную темами танго, четыре цивильно одетые пары (мужчины в серых брюках и белых пиджаках, женщины в серо-белых платьях с широкими поясами) тщетно пытались найти общий приличный язык. Пригласит было кавалер даму на танец, а партнерша мешком костей вываливается у него из рук; начнут томную растяжку — растяжка расползается до шпагата; выпрыгнут синхронно в этакой гламурной позе — и в ней же шумно грохаются на пол. Пытаются начать танец заново, но все время что-то мешает: то неуместная веселость партнерши, то вспышка агрессии партнера, то оба не попадают в лад. Меняются парами, толкутся на одном пятачке, не в силах выбраться из замкнутого круга крысиных, как в «Щелкунчике», пробежек на полупальцах с поджатыми руками-лапками,— закомплексованные невротики начала столетия, типажи, которым пролетевшие двадцать лет только добавили разнообразных беспокойств.

«Прихоть» (2006) Александра Экмана, занявшая второе отделение, трактует ту же тему с неподражаемой бесшабашностью. Веселый швед, не озабоченный балетмейстерским самовыражением, шалит напропалую, делая частью хореографии мимику, пластические оговорки, повседневные жесты и поведение людей. Чертова дюжина артистов, одетых в прямые короткие платьица и штанишки, расставляют по сцене стулья, синхронно меняют позы, одинаково сидят, лежат, хватаются за голову, хохочут, пугаются — искоса поглядывая на соседей, чтобы не выделиться из толпы. Но спонтанные реакции и поступки — «прихоти» жизни — то и дело разрушают единообразие. Кто-то пластически «заикается», кто-то откалывает заковыристое коленце, а чинное гендерное единообразие вдруг прерывает поцелуй взасос: четыре решительные феминистки выдергивают из рядов своих избранников. Протест насилуемых мужчин бесполезен: одно движение рук — и четыре бездыханных тела уже валяются у ног амазонок.

За комическими перипетиями массового спектакля нелегко угадать мощный гимн индивидуальности. На всякий случай в финале Александр Экман пояснил свою идею, повторив исходную мизансцену: дюжина артистов, сбившись в шаткую гору и ощетинившись ножками стульев, опасливо следит за гордым одиночкой, по-лебединому взмахивающим руками и поcвистывающим свое «whim». Для публики, приученной к интеллектуальному и ментальному штурму современных балетов, беззаботная доступность шведа оказалась неожиданной: как и герои «Прихоти», зрители опасливо поглядывали друг на друга, подхихикивая, но не решаясь смеяться в голос — в балете же такое не принято. Но фестивали на то и нужны, чтобы разрушать табу.