В прокат вышла «Память», новая работа Апичатпонга Вирасетакуна с Тильдой Суинтон в главной роли. В каждом кадре этого фильма, который непременно нужно смотреть на большом экране, узнается фирменный сновидческий стиль ее автора, современного классика авторского кино, обладателя «Золотой пальмовой ветви» за фильм «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни».
Фото: Русский Репортаж
Фото: Русский Репортаж
Джессика (Тильда Суинтон) просыпается в Медельине от странного громкого звука. «Как будто бетонный шар упал в стальную цистерну, окруженную океаном» — так она позже опишет его колумбийскому звукорежиссеру, выбирающему что-то похожее из банка звуковых эффектов. Кажется, эти металлические удары звучат только у Джессики в голове — но и это неточно. Вот вслед за одним из них заходится истерикой сигнализация полдюжины машин на стоянке. В другой раз этот странный хлопок слышит и прохожий на улице — он принимает его за звук выстрела, падает на тротуар, а потом стремительно убегает, к удивлению других пешеходов. Джессика никак не может ни определить природу странного звука, ни избавиться от него — впрочем, в финале нам будет предложена невероятная, но не то чтобы неожиданная разгадка (что-то подобное мы уже видели в «Натюрморте» Цзя Чжанкэ).
В Колумбию Джессика приехала из Шотландии по делам своего цветочного бизнеса — она торгует орхидеями. Но это формально. На самом деле это путешествие — мистическое. В поисках избавления от взрывов в голове она выйдет на берег ручья и встретит человека, который ловит чужие сны, как рыбу. Окажется, что и она — живой приемник, имеющий доступ ко всемирному банку флешбэков и воспоминаний. Открытие не то чтобы радостное, ведь прошлое — это то, что всегда лучше забыть. Но человечество упорно вгрызается в былое ковшами экскаваторов, вытаскивая на поверхность не только следы былых преступлений, но и всякий токсичный шлак (эта идея воплощена в «Памяти» буквально: сестра Джессики — археолог).
Фото: Русский Репортаж
Фото: Русский Репортаж
Фото: Русский Репортаж
Фото: Русский Репортаж
Фото: Русский Репортаж
О «Памяти» обычно говорят как о «первом англоязычном фильме» Апичатпонга Вирасетакуна, хотя большая часть диалогов тут вообще-то ведется на испанском. Как бы то ни было, переход режиссера из третьего мира в интернациональное (а по сути — западное) культурное пространство всегда сопряжен с риском не просто потери самобытности, а разоблачения, демистификации. Кино периферийных стран — Африки, Ближнего и Дальнего Востока, да даже и России,— часто воспринимается западным зрителем через призму ориенталистской экзотики. Такая рецепция заведомо подразумевает наличие в фильме ряда неизвестных: локального менталитета, особой мистики или философии, недоступных прямому пониманию человеком иной культуры. Это уважительное непонимание добавляет фильму многозначительности, вчитывает смыслы там, где их нет, и, наоборот, не замечает сложной культурной игры там, где она имеется. Хороший пример — кейс «Дядюшки Бунми...», фильма, с которым тайский режиссер неожиданно победил в Канне 11 лет назад. Повсеместная трактовка «Дядюшки...» западной фестивальной критикой крутилась вокруг пантеистического мистицизма, черных призрачных приматов с глазами-угольями (они даже вынесены на постер картины) и влияния медленного кино Энди Уорхола. При этом сам Вирасетакун в подробных интервью указывал совсем другие аллюзии и источники вдохновения (вся лесная мистика была не более чем серией формальных экспериментов с различными изобразительными стилистиками — традиционной тайской телепродукции, документального репортажа и т. п., кроме, кстати, кинематографа Энди Уорхола).
Именно поэтому отказ от экзотической национальной формы часто становится катастрофой для экзотической кинематографии. Чужой сеттинг ничуть не повредил Вонг Карваю (снятый в Аргентине «Счастливы вместе» получил приз за режиссуру в Канне в 1997-м), но чужой язык и чужие, американские актеры превратили его тонкий сентиментализм в обычную пошлость («Мои черничные ночи», 2007). Примерно то же самое произошло в Штатах с Чэнь Кайгэ («Убей меня нежно», 2001). Собственно, главная интрига вокруг «Памяти» сводилась к вопросу: останется ли что-то от загадочной сновидческой поэтики Вирасетакуна, когда реплики и психофизика его героев обретут ясную для западного зрителя однозначность?
Что ж — режиссер отлично справился с вызовом: «Память» не менее обскурна, чем предыдущие его фильмы. Во многом это заслуга Тильды Суинтон, актрисы, чья немного потусторонняя, отмороженная манера игры отлично подходит для истории, действие которой разворачивается на границе сна и яви, случайного и обусловленного, вечного и сиюминутного, земного и внеземного. Вечно ошарашенное лицо актрисы придает дополнительного deadpan-шарма специфическому юмору фильма: большая часть странно-комических сцен тут происходит из-за несовпадения восприятия и воспоминаний самой Джессики и того, что видят и помнят окружающие. Снотворность, качество, всегда присуще фильмам Вирасетакуна, тут содержится в каких-то невероятных дозах — героиня Суинтон не может нормально спать ночью, зато днем она почти все время находится в каком-то полузависшем скорбном состоянии, которое передается и зрителю.
Смена языка, а также временного и климатического пояса, никак не нарушили ход сна наяву, которым кажется весь кинематограф Вирасетакуна. Выдвинутая в фильме гипотеза о коллективной памяти, доступной к прочтению, выглядит не хуже и не лучше допущения о дядюшке, который помнит прошлые жизни. Туманные колумбийские джунгли мало отличимы от тайских. Даже обезьяны на месте — трубно ругаются в лесу где-то за кадром. Фильм, снятый для кинотеатра, все так же перенасыщен элементами совриска, как и прежние работы режиссера. Пятиминутная сцена, в которой Суинтон прислушивается к разным вариантам металлического звука, странный эпизод, где она выходит к световому колодцу-витрине, внутри которого воспроизведен фрагмент газона с жухлой травой и деревцем, долгие кадры с замершими людьми — все это выглядит как набор скетчей, заготовок для видео- и просто инсталляций. В общем, за 11 лет, которые прошли с момента каннского прорыва, вся эта фирменная созерцательность стала восприниматься как немного консервативный киноакадемизм, предмет статусного потребления, осененный присутствием Суинтон, кинозвезды для избранных. Да ведь и правда: легкая скука, за два часа ни разу не прерываемая обращением к смартфону,— роскошь, доступная сегодня не каждому.