В дрезденском Альбертинуме открылась выставка «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» — новое издание грандиозной экспозиции, которую российская публика могла увидеть в Новой Третьяковке весной—летом этого года. В Дрездене выставка проходит благодаря поддержке благотворительного фонда Алишера Усманова «Искусство, наука и спорт». Московскую и дрезденскую версии рассказа о духе и искусстве романтизма сравнивает Сергей Ходнев.
Лабиринт адаптированной для Дрездена сценографии Даниэля Либескинда воспринимается острее, чем в Москве
Фото: SKD_Romantik
Лабиринт адаптированной для Дрездена сценографии Даниэля Либескинда воспринимается острее, чем в Москве
Фото: SKD_Romantik
На открытии выставки разговор о «Мечтах о свободе» временами норовил перейти от академического тона к общественно-политическому. Министр-президент Саксонии Михаэль Кречмер, вспоминая в своей речи московский вернисаж, вспомнил также, что в тот день (21 апреля) немецкая делегация застала в Москве акцию протеста — в виде примера того, как люди мечтают о свободах нынче. Констатировав, что взгляды ФРГ (и Европы в целом) и России по многим вопросам расходятся, он призвал обе страны искать возможности для диалога и обмена, такие как теперешняя выставка. Тема нынешнего состояния двусторонних отношений потом намеками всплывала посреди потока благодарностей еще несколько раз, пока ее не подытожил посол РФ в Германии Сергей Нечаев: помянув картины Каспара Давида Фридриха, где персонажи обращены к зрителю спиной, он предположил, что в политике все-таки лучше вести диалог лицом к лицу и с помощью таких вот проектов «расширять позитивную повестку дня».
Сама выставка меж тем поначалу кажется повторением московской: зрителя точно так же встречают при входе хронологическая таблица и две живописные аллегории — Германия в паре с Россией. Точно так же следом идут парами пейзажи немецкие, русские и итальянские: раздел «Родина», где речь об отчизне настоящей и «отчизне духа». Но на самом деле два варианта выставки при сохранении общей структуры отличаются довольно заметно, хотя команда создателей одна и та же (кураторы Хольгер Биркхольц, Людмила Маркина, Сергей Фофанов, архитектор Даниэль Либескинд). Выставочный зал Альбертинума, длинный и узкий, почти вдвое меньше зала Новой Третьяковки, меньше и выставленных работ. Лабиринт адаптированной для него сценографии Даниэля Либескинда воспринимается гораздо острее, развеска — интимнее, а сами сюжеты и подсюжеты — афористичнее.
Это мало сказалось на четырех протагонистах, которые и тут те же: Каспар Давид Фридрих (подборка его работ, по-прежнему с участием заимствований из Эрмитажа и ГМИИ,— сердце выставки), Александр Иванов, Карл Густав Карус и Алексей Венецианов. Иванов и Венецианов от этой концентрированности и от заостренности сопоставлений точно не проигрывают, Карус — может быть, хотя Альбертинум с гордостью представляет его неизвестную ранее работу, оссиановский пейзаж, найденный в запасниках во время подготовки выставки. Драматичнее и настойчивее выглядят включения современного искусства — так, монитор с перформансом Андрея Кузькина «По кругу» и «Анкор, еще анкор» Федотова рассказывают о невозможности свободы совсем уж встык. Размах все равно выглядит энциклопедическим, объем презентации «нашего всего» — экстраординарным (Третьяковская галерея отпустила в Дрезден в том числе и немало хрестоматийных вещей из основной экспозиции, включая, например, брюлловский автопортрет и «Голову мальчика» Тропинина). Но в смысловом отношении конспективная сжатость иных глав приближается к дзенскому коану. Как в разделе о религии, где супротив трех назарейцев висит фотография Бориса Михайлова (1972) с «Сикстинской Мадонной», вытатуированной на зэковской груди.
Метафизики меньше, но зато символичнее национально-исторический компонент. В Москве от Наполеоновских войн (сапоги Наполеона показывают и в Дрездене тоже) отсчитывалась история декабристов, а дальше уж возникала понятная безнадежность: «зима холодная дохнула — и не осталось и следов». В Дрездене же от травматичного опыта тех войн перекидывается мостик к бунташным событиям 1848–1849 годов. Тогда Вагнер выходил на баррикады, которые строил великий архитектор историзма Готфрид Земпер, и здесь уже выставка кажется более разомкнутой в сторону дальнейшей череды и культурных, и политических переворотов, изменивших историю и Саксонии, и Германии, и Европы.