О — Олимпиада

XXII зимние Олимпийские игры прошли в Сочи в феврале 2014 года. Общая сумма расходов на проведение Олимпиады, по данным МОК, составила 41 млрд долларов. В Сочи было построено 380 новых объектов, в том числе 11 крупных спортивных комплексов, автомобильные трассы, морской порт и железная дорога. Церемония открытия Игр, прошедшая на стадионе «Фишт», была признана одной из самых зрелищных в истории, ее посмотрели более 3 млрд человек. На Играх было разыграно 98 комплектов наград, сборная России выиграла 13 золотых медалей и заняла первое место в общем медальном зачете. Вследствие разразившегося в 2016 году допингового скандала несколько российских спортсменов были дисквалифицированы и лишились завоеванных в Сочи олимпийских медалей

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Церемония открытия Олимпиады в Сочи начинается с видео под названием «Азбука России»: эффектный анимационный ролик, по символу России на каждую букву алфавита, и сразу заметно, что набор этих символов — какой-то странный. Уже произнесены слова «духовная скрепа», уже взят курс на традиционные ценности, уже введен в обиход термин «иноагент»; уже понятно, что по официальной версии все по-настоящему русское — это древнее, военное и/или противостоящее Западу. А здесь — Толстой, Кандинский, Циолковский, Набоков, Щусев, вертолеты Сикорского, «Ежик в тумане». Даже на букву «Р» — не Россия как таковая, а русский балет. Ничего военно-патриотического и посконно-домотканого, только космос, литература, искусство и Байкал. Совсем не тот ряд, которого можно было ожидать в феврале 2014-го,— впрочем, вся Олимпиада оказалась совершенно не тем, чего от нее ждали.

То, что от сочинской Олимпиады вообще ждут фундаментального заявления по поводу национальной идентичности,— тоже российская особенность: зимние Игры в Ванкувере или Лиллехаммере прекрасно обходились без этого. В евтушенковской формуле «поэт в России больше, чем поэт» слово «поэт» можно заменить на какое угодно: Олимпиада тоже оказалась больше самой себя, причем задолго до церемонии открытия. На то есть причины. Авторитарным странам вообще свойственно использовать Олимпиаду для демонстрации того, что «мы всех лучше, сильнее и особеннее», а тут еще случилось охлаждение отношений с Западом и жива память о московских Играх 1980-го, выпавших на предыдущую фазу Холодной войны,— логично было предположить, что сочинская Олимпиада станет этаким идеологическим сверхоружием, тем более что спорт в советской и постсоветской России — тоже больше чем спорт.

Не уверен, что можно зафиксировать точный момент, когда это началось. Еще в конце 1990-х, когда футбольная сборная России обидно проиграла в решающем отборочном матче Украине, дело обошлось без массовых волнений и геополитических эксцессов. Наверное, первым звонком был матч Россия—Япония в 2002-м — когда мэрия устроила прямую трансляцию на Манежной, а расстроенная проигрышем толпа пошла громить витрины на Тверской. В стране хронически не хватает национальной идеи, а тут — вот она, лежит на поверхности: болеем за наших. Лето 2002-го — как раз между «Курском» и «Норд-Остом», между возвращением советского гимна и первым делом Ходорковского: страну трясет, доверие к власти не безгранично, никаких объединяющих тем и символов не просматривается. И если национальная сборная вызывает такие эмоции — пусть будет национальная сборная.

Новый стандарт спортивного боления — боление патриотическое: узорчатые спортивные костюмы от Bosco, ток-шоу Малахова с депутатами и поп-звездами перед ответственным матчем, кричалки «Россия, вперед!»; появилась даже песня группы «Фабрика» с неожиданным феминитивом — «Забей вдогонку, Россия — чемпионка», но она как-то не зашла. Не хватает только побед — но постепенно появляются и они: «Зенит» и ЦСКА выигрывают в середине 2000-х еврокубки, сборная по хоккею в 2008-м побеждает на чемпионате мира — впервые за 18 лет; в победный ряд встает даже выигрыш на женском чемпионате по волейболу. После каждого такого матча в центр Москвы съезжаются болельщики — с флагами, кричалками и гудящими машинами. Телевидение уже не квалифицирует это как массовые беспорядки, а, напротив, преподносит как положительный пример (тем более витрин никто больше не бьет). Кульминация спортивного подъема — победа над Голландией в четвертьфинале футбольного чемпионата Европы 2008-го: российская сборная, традиционно на зубах выйдя из группы, не развалилась после этого в первом же матче, а прошла дальше и в дополнительное время разгромила одну из сильнейших команд турнира. Воодушевление и подъем после этой победы — причем не спущенные сверху, а совершенно искренние — такие, каких не было, кажется, со времен первых полетов в космос. Радость от этих побед — не только следствие искусственной возгонки патриотизма, в них есть и важная терапевтическая вещь, что-то вроде компенсации за чувство унижения и провала, тихо переживавшееся обществом в 1990-е: даже в таком символическом плане — но мы все-таки можем, мы чего-то стоим. И тут Международный олимпийский комитет отдает России право провести зимнюю олимпиаду 2014 года — еще одна победа.

До церемонии открытия еще семь лет, но сразу возникают вопросы. Сочи, где должны пройти Игры,— российские субтропики, символ пляжного отдыха, город, который ассоциируется с чем угодно, только не с хоккеем и бобслеем. Из спортивных объектов там — утлый футбольный стадион и горнолыжные трассы, которые приготовила сама природа; дороги узкие, инфраструктура ни к черту, канализация стекает прямо в море. Все надо строить заново, а, как гласит народная примета, где большая стройка (особенно на государственные деньги) — там и большое воровство. В 2007-м, когда Россия получает Олимпиаду, коррупция еще воспринимается как одна из фоновых проблем. Ближе к делу становится известно, что за время строительства общая стоимость олимпийских объектов выросла в пять раз, Олимпиада обходится России в полтора триллиона рублей — сумма, которая не укладывается в голове,— и это самые дорогие Игры в истории. Журнал Esquire публикует инфографику, из которой следует, что вместо железной дороги в Красную Поляну можно было бы выложить 9-сантиметровый слой сумочек Louis Vuitton, стоимость была бы такая же. Даже если вынести за скобки предполагаемую коррупцию — у престижа и национальной гордости тоже есть цена: тратить такие деньжищи на то, чтобы люди могли у телевизора «поболеть за наших», и это в стране, где никогда не хватает денег на больных детей,— это вообще нормально?

Есть и другие опасения: а вдруг не успеют достроить? или успеют, но так, что все сломается? Стоит ли таких денег национальная гордость — вопрос открытый, но что если этими деньгами будет оплачен национальный позор? Чем ближе Игры, тем менее праздничным становится информационный фон: заводятся уголовные дела на подрядчиков; жителей, на чьих землях идет стройка, выбрасывают из домов; экологи бьют тревогу: гибнет природа. За год до начала Игр с инспекцией в Сочи прилетает Путин: выясняется, что санно-бобслейную трассу должны были сдать полтора года назад, стоимость ее за время строительства увеличилась в семь раз — и все еще ничего не готово! Президент прямо под камеры требует разобраться с главой строительной компании — который оказывается по совместительству вице-президентом Олимпийского комитета России; видимо, масштаб опасений и подозрений по поводу будущей Олимпиады на этот момент таков, что лучше их возглавить, чем игнорировать. И эти опасения касаются не только Олимпиады, это что-то вроде молчаливого референдума о доверии государству вообще: способна ли система делать что-либо эффективно? За несколько месяцев до Игр хитом соцсетей становится фрагмент трансляции с Байконура: ракета, едва стартовав, медленно разворачивается и втыкается в землю, комментатор канала «Россия» меланхолично, как будто ничего другого и не ждал, замечает: «Кажется, что-то пошло не так». А вдруг и в Сочи пойдет?

До последнего кажется, что, даже разобравшись с проблемами в крупную клетку, организаторы забудут о мелочах: первые иностранные спортсмены и журналисты, которые попадают в Олимпийскую деревню, пишут в твиттер как в жалобную книгу — нету лампочек, упал карниз, кровати для хоккеистов рассчитаны на хоббитов. В биатлонном центре обнаруживается туалет с двумя унитазами в одной кабинке — и этот символ не нуждается в расшифровке: все с этой Олимпиадой понятно, денег наворовали, сделали тяп-ляп, позору не оберешься. Но начинается трансляция открытия — и внезапно все работает. Причем «все» — это не лампочки и карнизы, а гигантские конструкции, парящие над землей: острова с березками, светящиеся кони, конструктивистские шестеренки. В какой-то момент пять снежинок (опять же гигантских, парящих над стадионом) раскрываются в олимпийские кольца — вернее, раскрываются четыре, а одна нет, но на фоне общего совершенства это уже неважно. Это «все» сделано умно и тонко, с отсылками к не самому очевидному русскому искусству — русской архаике, увиденной через русский авангард. Наконец, это «все» — та версия истории России, которую меньше всего можно было ожидать в контексте консервативной риторики последних лет. Здесь нет России, которая запрещает и воюет,— но есть основание Петербурга и бал Наташи Ростовой, и конструктивистский балет, и послевоенная Москва со стилягами. Это Россия европейская — умная, смелая, в своих прорывах опережающая Европу. Россия, которая действительно устремилась вперед.

Олимпиада становится чем-то большим не сама по себе, смысл ей придают медиа, и оператором этого смысла для главного государственного проекта, естественно, становятся госканалы — те самые, что все последние годы рассказывают об оскорблениях чувств верующих и исторической памяти, видят за этим происки Запада, отстаивают традиционные чувства против разного рода нетрадиционных и т. д. Кажется, и на Олимпиаде телевидение найдет, на что обидеться и в чем найти вражий след; вот и репортажи о выкрученных лампочках в Олимпийской деревне тут же объявлены «спланированной кампанией». Но зажигается олимпийский огонь — и как будто переключается реле: на время Олимпиады то коллективное «мы», что транслируется через экран, приобретает совсем другие характеристики. «Мы» в феврале 2014-го — дружелюбные, открытые, улыбчивые, мы никого и ничего не боимся, у нас все идеально работает, и если даже «что-то идет не так», мы относимся к этому легко и с иронией. Даже когда в решающем хоккейном матче с американцами американский же арбитр не засчитывает забитую сборной России шайбу — никто не делает из этого трагедии и не устраивает многосерийных шоу с разоблачением антироссийского заговора. ТВ делает особый акцент на то, что в Сочи все улыбаются, все рады помочь, вообще рады, что приехали такие разные и непохожие на нас люди. Рады полицейские, волонтеры, даже казаки (те из них, кто пытались пресечь акцию Pussy Riot, без всяких улыбок и с плетками в руках, делали это вдали от телекамер). Через несколько лет тот же фокус повторится на чемпионате мира по футболу — и после Крыма, Донбасса и санкций это будет выглядеть еще более удивительно: снова на месяц Россия становится открытой и дружелюбной, даже на улицах вокруг Кремля, в самом регламентированном дисциплинарном пространстве, начинается круглосуточная вечеринка, где никто никого не боится и ни в чем подозревает. И героями госканалов снова становятся не суровые политологи и развязные депутаты, обличающие иностранную угрозу,— а простые добрые ребята, которые выручили из беды, например, перуанских болельщиков, перепутавших Саратов и Саранск.

Откуда такое смещение акцентов? Про церемонию открытия есть правдоподобная гипотеза, ее высказал еще в дни Олимпиады Григорий Ревзин. Церемония открытия — штука крайне сложная в производстве, ее сценарий был готов еще при президенте Медведеве, задолго до Болотной, Pussy Riot, «закона Димы Яковлева», закона о гей-пропаганде и прочего. Этот образ России, может быть, не был на тот момент мейнстримом, но был прогнозом, достаточно убедительным для того, чтобы потратить на него бюджетные миллиарды: через несколько лет мы захотим показать себя миру именно так. «Три года назад,— писал Ревзин,— у нас было так, что можно было думать следующим образом. Давайте выберем из русской истории те моменты, когда русская цивилизация не то чтобы сама едва держась на ногах все ж таки надавала по морде врагам, но когда она расцветала и делала что-то такое, что восхищает и нас, и весь мир не героизмом смерти, но триумфом жизни. Давайте найдем художников, которые могут это представить, и давайте позволим им взять из русской истории искусства те способы осмысления этих эпизодов, которые им самим представляются ключевыми — не важно, что это будут самые элитарные произведения русского гения... Давайте дадим себе самим возможность восхититься лучшим, что у нас есть,— это и будет праздник открытия себя самих». Ставка, и довольно крупная, была сделана именно на этот образ страны и на такое его решение — но что-то пошло не так. Не на самой церемонии открытия, а вокруг нее и особенно после.

В Олимпиаде есть, конечно, и те оттенки смысла, что в России 2000-х ассоциируются со спортом на уровне национальных сборных: сочинские Игры должны стать триумфом не только России открытой и дружелюбной или России продвинуто-технологичной — но и собственно великой России, которая всех сильнее. И спортсмены не подводят — и в самые последние дни берут два первых места в марафонской лыжной гонке, и выигрывают мужскую биатлонную эстафету, и выходят-таки вперед в медальном зачете: это не только самая дорогая и не только идеально организованная Олимпиада, это всемирное соревнование, в котором Россия — первая. И такой триумф нужен не только для того, чтобы вселить в сердца россиян очередное объединяющее воодушевление,— его должен оценить и внешний мир. Но чем ближе церемония закрытия, тем меньше внимания в мире обращают на Олимпиаду: в Сочи все еще горит олимпийский огонь, в Киеве уже горят покрышки на Майдане. Россия, которая потратила несусветное количество сил и средств, чтобы предъявить миру свой триумфальный нарратив, снова становится частью чужого нарратива в привычной роли «империи зла» — как сила, стоящая за спиной авторитарного правителя, расстреливающего свой народ. Накануне закрытия Олимпиады президент Янукович бежит в Крым, операция по его переправке в Россию происходит едва ли не в те же минуты, когда в Сочи гаснет олимпийский огонь. Что ж, кто не понял, тот поймет: Россия дружелюбная мгновенно переформатируется в Россию воинственную, состязание как будто продолжается — но уже в другом формате и на других площадках. Массовое воодушевление, вызванное победами российской сборной, оказывается как нельзя кстати: болели за наших в Сочи — теперь болеем за наших в Крыму.

Со временем даже спортивный сочинский триумф обернется темной стороной: Россию обвиняют в масштабной программе по использованию и сокрытию допинга, у многих призеров Олимпиады отберут медали, а на следующие зимние Игры в Корее Олимпийский комитет России не пускают вовсе. Но на этот случай у нас уже есть подходящее объяснение, которое включается при каждом удобном поводе: нам завидуют, нас боятся, нас хотят поставить на колени. Всемирная отзывчивость, проявленная на сочинской Олимпиаде, сменяется концепцией «России в кольце врагов», теперь уже надолго. А тот образ страны, который мы увидели в феврале 2014-го, так и останется в памяти — то ли как нереализованная возможность, то ли как опция, которой когда-то еще можно будет воспользоваться.